Библиотека РЭПТ

Эллис А., Ландж А. Не давите мне на психику! (1997). Полный текст

romek — Mon, 02 May 2022 06:53:37 +0000

Эллис А., Ландж А. Не давите мне на психику! (1997). Полный текст romek Mon, 05/02/2022 - 09:53

Файл для загрузки

Эллис А., Ландж А. Не давите мне на психику! (1997). Полный текст

Эллис А., Ландж А. Не давите мне на психику! - СПб.: Питер Пресс, 1997. - 224 с. - (Серия «Сам себе психолог»).

ISBN 5-88782-226-0
ISBN 0-8065-1670-4 (англ.)

«Что предпринять, чтобы не выходить из себя?» - часто задают вопрос психологам. Не обращать внимания? Уметь вовремя расслабиться? Произнести формулы самовнушения? Пошутить? Конечно, все это заслуживает серьезного внимания, считают авторы книги. Но главное - надо изучить ситуации, когда наши нервы «натягиваются, как струна», суметь распознать признаки приближения «эмоционального смерча» и затем увернуться от его разрушающей силы. А если вас все-таки застал шквал, «треплющий нервы», - тогда книга предоставит к вашим услугам богатый арсенал словесных приемов, ставящих все и всех на свое место.

Читать на сайте

Резюме

Тип материала

Книги по РЭПТ

Книги

Библиотека РЭПТ

Год публикации

1997.00

Эллис А. Изменение Рационально-эмоциональной терапии (RET) на Рационально-эмоционально-поведенческую терапию (REBT) (1995). Полный текст.

romek — Thu, 21 Apr 2022 08:00:56 +0000

Эллис А. Изменение Рационально-эмоциональной терапии (RET) на Рационально-эмоционально-поведенческую терапию (REBT) (1995). Полный текст. romek Thu, 04/21/2022 - 11:00

Эллис А. Изменение рационально-эмоциональной терапии (RET) на рационально-эмоционально-поведенческую терапию (REBT) // Журнал рационально-эмоционально и когнитивно-поведенческой терапии. Том 13, Номер 2, Лето 1995

(с) перевод Фёдор Токарев

Институт рационально-эмоционально-поведенческой терапии имени Альберта Эллиса, Нью-Йорк

Почему теперь, после почти 40 лет после создания и использования рационально-эмоциональной терапии (RET), я решил изменить ее название на рационально-эмоционально-поведенческую терапию (REBT)? Главным образом потому, что теперь я вижу, что был неправ, называя ее в течение нескольких лет рациональной терапией (RT), а затем, в 1961 году, изменив название на RET. Почему я ошибался? Ну, сам термин "рациональный", вероятно, был ошибкой, потому что он в основном означает эмпирический и логический и был справедливо критикован Гидано (1988), Махони (1991) и другими, потому что, как указывают постмодернистские мыслители, у нас не может быть абсолютного критерия "рациональности". То, что считается "рациональным" одним человеком, группой или сообществом, может быть легко воспринято как "иррациональное" другим человеком или группой. В RET "рациональное" всегда означало эффективное или помогающее самому себе познание, а не просто эмпирически и логически обоснованное познание (Ellis, 1991a; Ellis & Dryden, 1987), в чем обвиняли некоторые из ее критиков. Если бы я сегодня переименовал RET, то вполне мог бы назвать ее когнитивно-эмоциональной терапией вместо рационально-эмоциональной терапии; но это немного поздно менять, потому что когнитивная терапия (Beck, 1976) и когнитивно-поведенческая терапия (Meichenbaum, 1977) уже хорошо известны, и RET также хорошо известна как несколько отличная от этих терапий (Ellis, 1990b). RET - все еще вводящее в заблуждение название, потому что оно опускает важность поведенческого аспекта, которому рационально - эмоциональная терапия отдавала предпочтение с самого начала. В книге " Разум и эмоции в психотерапии "(Ellis, 1962), которая в значительной степени является расширенной версией нескольких работ по RET, опубликованных мною в 1950 - х годах, я делаю много ссылок на поведенческие компоненты RET, включая следующие:

«Терапевт поощряет, убеждает, уговаривает, а иногда даже настаивает на том, чтобы пациент занимался какой - то деятельностью (например, делал что - то, чего он боится), которая сама по себе будет служить мощным контр-пропагандистским средством против бессмыслицы, в которую он верит».

«Рациональный терапевт.., раскрывает наиболее важные элементы иррационального мышления в опыте своего пациента и энергично подталкивает этого пациента к более разумным способам поведения».

RET «настаивает на выполнении домашних заданий, десенсибилизирующих и ослабевающих действиях, как в рамках терапевтических сеансов, так и без них, а также на других формах активной работы со стороны пациента»
«Энергичное вербальное переосмысление обычно приводит к изменению моторного поведения; а насильственное переосмысление сенсомоторной деятельности обычно приводит к изменению мышления».

RET «является одновременно высоко рационально-убеждающим-интепретативным-философским и отчетливо эмоционально-директивным-активным- работо-центрированным подходом».

«Рационально-эмоциональная терапия - одна из относительно немногих техник, которая включает в себя большое количество действий, работы и домашних заданий "так называемой невербальной природы».

RET «является высокоактивной, работающей формой лечения как со стороны терапевта, так и со стороны его пациента»
Я также писал в статье, опубликованной в 1975 году: "теория RET утверждает, что люди редко изменяются и продолжают верить в глубокое саморазрушительное убеждение, если они не действуют против нее достаточно часто" (Ellis, 1975, p. 20).
Корсини (1979), среди других писателей, сделал то же самое замечание. Чтобы помочь клиентам изменить свое мышление, он использует технику "пари" и настаивает на том, что если они действительно выполняют "страшную" задачу, которую он просит их выполнить, их когнитивные способности изменятся. Он говорит: "Сделай это, и твои мысли и чувства изменятся. Они отвечают: "Нет, этого не будет.- Он говорит: "ставлю два доллара. Сделайте это, и если я ошибаюсь, Я заплачу вам и вы будете судьей.- Он утверждает, что никогда не проигрывал ни одного из этих Пари. Аналогичным образом, Лэнди (1994) использует "дизъюнктивную терапию", в ходе которой он заставляет клиентов изменить свое поведение и, таким образом, изменить свое мышление. Занимаясь RET, я часто использовал этот метод с середины 1950-х гг.

На самом деле RET всегда был одним из наиболее поведенчески ориентированных методов когнитивно-поведенческой терапии. В дополнение к использованию системной десенсибилизации и демонстрации клиентам, как использовать воображаемые методы воздействия на себя фобий и ситуаций, провоцирующих тревогу (Wolpe, 1982), он способствует прижизненной десенсибилизации или воздействию и часто поощряет людей намеренно оставаться в неприятных, ситуациях-например, плохой брак или плохая работа-до тех пор, пока они не изменят свои мысли и чувства вызывающие страдания, а затем решат, лучше ли им бежать из этих ситуаций. Некоторые из эмоционально-драматических упражнений RET -например, знаменитое упражнение по борьбе со стыдом (Ellis, 1969) - также более поведенческое, чем процедуры других ведущих когнитивно-поведенческих терапий.

С годами количество когнитивных, эмоциональных и поведенческих методов REBT значительно увеличилось, и я также подчеркнул сильные взаимодействия между этими человеческими процессами. Благодаря моему влиянию, а также влиянию Аарона Бека, Дональда Мейхенбаума и других практиков когнитивно - поведенческой терапии (КПТ), большая часть движения в поведенческой терапии стала высоко когнитивной и эмоциональной. Раймонд Корсини, который с самого начала был тесно связан с REBT, постоянно убеждал меня изменить его название с рационально-эмоциональной терапии на РАЦИОНАЛЬНО ЭМОЦИОНАЛЬНО ПОВЕДЕНЧЕСКУЮ ТЕРАПИЮ. Сначала я сопротивлялся, потому что с 1970-х годов RET был исключительно хорошо известен под этим именем. Однако в конце концов я убедился, что он прав, и в 1993 году переименовал его в REBT.

Я попытался ясно показать в своей оригинальной работе о РЭПТ на конгрессе Американской психологической ассоциации в Чикаго в 1956 году и в книге "разум и эмоции в психотерапии" в 1962 году, что в некоторых важных отношениях человеческое мышление, чувства и поведение не являются несопоставимыми, но что все они существенно взаимодействуют и включают друг друга, и я довольно последовательно повторял это снова и снова на протяжении многих лет и пытался сделать свою позицию в этом отношении еще более ясной (Ellis, 1991b, 1994).

Классические рационалисты, такие как Айн Рэнд, часто верят в абсолютизм, поскольку разум является их главным и абсолютным авторитетом в определении того, что является "истинным" и какой образ действий "следует" несомненно принимать в жизни. Хотя они кажутся объективными и атеистическими, на самом деле они субъективны и часто по-своему религиозны. РЭПТ совершенно противоположен этому виду классического рационализма (Эллис, 1962, 1968, 1994).
В отличие от рационалистов, РЭПТ придерживается либеральных экзистенциалистских взглядов и отчасти находится под влиянием экзистенциалистской позиции Кьеркегора, Мартина Бубера, Жан-Поля Сартра, поля Тиллиха и Мартина Хайдеггера. Она обычно гуманистична, хотя и избегает мистического гуманизма многих членов Ассоциации гуманистической психологии (AHP) и поддерживает вместо этого многие взгляды светского гуманизма, как того придерживаются американская гуманистическая Ассоциация (AHA) и Совет по демократическому и светскому гуманизму (CODESH). На самом деле, AHA вручила мне свою премию "гуманист года" в 1971 году. РЭПТ также совместим с некоторыми основными взглядами постмодернизма. Как я уже говорил в оригинальной версии "разума и эмоций в психотерапии", РЭПТ "далек от классического рационализма, но он берет некоторые из лучших элементов древнего и современного рационализма и пытается соединить их с аналогичными работающими элементами гуманизма, экзистенциализма и реализма" .

Таким образом, по ряду причин RET всегда была рационально- эмоционально - поведенческой терапией (REBT). Хотя теория личности и нарушений в ней несколько уникальна и существенно отличается от теории большинства других когнитивно - поведенческих методов лечения (Bernard & DiGiuseppe, 1989; Walen, DiGiuseppe, & Dryden, 1992), ее методы лечения весьма многомодальны и значительно пересекаются с методами Арнольда Лазаруса (1990). Она всегда подчеркивала взаимное взаимодействие между познанием, эмоциями и поведением (Ellis, 1962, 1991b); и она более конструктивистская, чем некоторые другие когнитивно-поведенческие терапии (Ellis, 1990a, 1991b). Так что, чтобы исправить мои предыдущие ошибки и поставить все на свои места, отныне я буду называть ее тем, чем она действительно всегда была, - рационально эмоционально-поведенческой терапией (REBT).

Какие-нибудь предложения?

Литература

Beck, A. T. (1976). Cognitive therapy and the emotional disorders. New York: International University Press.

Bernard, M. E. & DiGiuseppe, R. (Eds.). (1989). Inside RET: A critical ap- praisal of the theory and therapy of Albert Ellis. San Diego, CA: Academic Press.

Corsini, R. J. (1979). The betting technique and psychotherapy. Individual Psychology, 16, 5-11.
Albert Ellis 89

Ellis, A. (1962). Reason and emotion in psychotherapy. Secaucus, NJ: Citadel.

Ellis, A. (1968). Is objectivism a religion? New York: Lyle Stuart.

Ellis, A. (1969). A weekend of rational encounter. Rational Living, 4(2), 1-8. Reprinted in A. Ellis & W. Dryden, The practice of rational-emotive ther- apy (pp. 180-191). New York: Springer, 1987.

Ellis, A. (1975). The rational-emotive approach to sex therapy. Counseling Psychologist, 5(1), 14-22.

Ellis, A. (1990a). Is rational-emotive therapy (RET) "rationalist" or "construc- tivist?" In A.llis & W. Dryden, The essential Albert Ellis (pp. 114-141). New York: Springer.

Ellis, A. (1990b). Special features of rational-emotive therapy. In W. Dryden & R. DiGiuseppe, A primer on rational-emotive therapy (pp. 79-93). Cham- paign, IL: Research Press.

Ellis, A. (1991a). Achieving self-actualization. In A. Jones & R. Crandall (Eds.), Handbook of self-actualization. Corte Madera, CA: Select Press.

Ellis, A. (1991b). The revised ABCs of rational-emotive therapy (RET). Jour- nal of Rational-Emotive and Cognitive-Behavior Therapy, 9, 139-172.

Ellis, A. (1994). Reason and emotion in psychotherapy, Revised and updated. New York: Carol Publishing.

Ellis, A., & Dryden, W. (1987). The practice of rational-emotive therapy. New York: Springer.

Guidano, V. F. (1988). A systems, process-oriented approach to cognitive ther- apy. In K. S. Dobson (Ed.), Handbook of cognitive behavioral therapies (pp. 307-356). New York: Guilford.

Landy, E. E. (1994). Disjunctive psychotherapies. In R. J. Corsini, Encyclope- dia of Psychology (2nd ed., Vol 1). New York: Wiley.

Lazarus, A. A. (1990). The practice of multimodal therapy. Baltimore: Johns Hopkins. Mahoney, M. J. (1991). Human change processes. New York: Basic Books.

Meichenbaum, D. (1977). Cognitive behavior modification. New York: Plenum. Walen, S., DiGiuseppe, R., & Dryden, W. (1992). A practitioner's guide to rational-emotive therapy. New York: Oxford University Press.

Wolpe, J. (1982). The practice of behavior therapy (3rd ed.). New York: Pergamon.

Резюме

Приводятся причины для изменения названия рационально-эмоциональной терапии (RET) на рационально-эмоционально-поведенческую терапию (REBT) для придания большего значения ее поведенческим аспектам.

Тип материала

Библиотека РЭПТ

Год публикации

1995.00

Ромек Е. Клиентцентрированный подход и рационально эмоциональная поведенческая терапия (если бы на стуле К. Роджерса сидел А. Эллис…) (2012). Полный текст.

romek — Wed, 06 Apr 2022 08:02:28 +0000

Ромек Е. Клиентцентрированный подход и рационально эмоциональная поведенческая терапия (если бы на стуле К. Роджерса сидел А. Эллис…) (2012). Полный текст. romek Wed, 04/06/2022 - 11:02

Ромек Е.Клиентцентрированный подход и рационально эмоциональная поведенческая терапия
(если бы на стуле К. Роджерса сидел А. Эллис…) // Вопросы психологии, 2012, № 6, с. 87-95.

Карл Роджерс оказал огромное влияние на развитие психотерапии. Чего стоит хотя бы его статья 1957 г. (8), в которой он назвал выявленные им в ходе анализа процесса клиентцентрированной терапии характеристики отношения терапевта к пациентам - эмпатию, позитивную установку, теплоту, принятие и конгруэнтность «необходимыми и достаточными условиями терапевтического изменения личности» (там же, с. 95). Это программное заявление задало новое направление исследований психотерапии: если раньше они были сфокусированы исключительно на количественной оценке результатов лечения, то теперь предметом изучения стало отношение между терапевтом и пациентом – в «качестве» которого усматривали залог и критерий эффективности психотерапии (5). Парадоксальность этого «поворота» состояла в том, что, взяв на вооружение «качественные» критерии Роджерса, позитивистски ориентированные исследователи[1] невольно признали стоящую за ними антипозитивистскую гуманистическую концепцию психотерапевтического процесса. Правда, эта концепция была «адаптирована» к эмпирическому подходу - терапевтическое отношение научились… измерять с помощью специально созданных стандартизированных шкал, таких как Пенн-шкала помогающего альянса (Penn-HAS – Luborsky, 1976), Оценочные шкалы терапевтического альянса (TARS - Marziali et al., 1981) и др (1). Однако сути дела это не меняет. Вот уже несколько десятилетий по опросам практикующих психологов и психотерапевтов США и Канады К. Роджерс входит в десятку наиболее влиятельных психологов XX в., хотя, справедливости ради следует отметить, что возглавляют рейтинги, как правило, бихевиористы и психоаналитики…

* * *

Рационально эмоционально поведенческую и клиентцентрированную терапию объединяет прежде всего гуманистический подход, концепция безусловного принятия человеческой личности. Это – их общая почва. Оба направления создавались примерно в одно время и в одной стране. В середине прошлого века в американской психотерапии происходили важные перемены. До Второй мировой войны в США и Европе всецело господствовал психоанализ, так что если кто-либо был неудовлетворен своей жизнью, у него был весьма ограниченный выбор терапевтических решений. Психоаналитическая практика предполагала врачебное образование и воспринималась как неотъемлемая часть медицины. Альтернативу психоанализу составляли психиатрические методы лечения «душевных болезней» - обливание холодной водой, раскручивание депрессивных пациентов на карусели, успокоение буйных смирительными рубашками, лоботомия. Стоит ли удивляться, что в послевоенное десятилетие лишь 10 % пациентов обращались за помощью в психиатрические больницы США добровольно (2, с. 38-39), остальных госпитализировали и лечили принудительно. В этой ситуации у психоаналитиков, занимавшихся частной практикой, не было конкурентов.

Однако, в начале 1950-х была осознана иллюзорность надежд на чудодейственность психоанализа. Даже наиболее изученные «неврозы перенесения» оказались крайне неподатливыми - их лечение требовало длительного времени и редко завершалось полным выздоровлением пациентов, несмотря на соблюдение правил классического метода. Терапевтические результаты не соответствовали огромному теоретическому багажу, накопленному Фрейдом и его сторонниками. Разочарование в исцеляющих возможностях психоанализа стало катализатором критического пересмотра психоаналитической теории, концепции «душевной болезни» клинической психиатрии, стимулировало творчество в области психотерапии и создало благоприятный фон для социального утверждения ее новых направлений - бихевиоризма, гуманистической, рационально-эмоциональной, когнитивно-поведенческой терапий. Кроме того, именно в это время в Соединенных Штатах к психотерапевтической практике были допущены психологи.

Ни Роджерс, ни Эллис не получили медицинского образования. Роджерс учился теологии, Эллис закончил экономический факультет Нью-Йоркского университета. Им негде было усвоить традиционные представления о «душевных болезнях», и не у кого научиться авторитарному стилю общения с пациентами. В этом смысле они олицетворяли собой «свежую кровь» американской психотерапии 1950-х. Интересно и другое совпадение: приняв решение посвятить себя практической психологии, Роджерс и Эллис выбрали для продолжения обучения одно и то же учебное заведение – учительский колледж Колумбийского университета, отделение клинической психологии. Видимо, атмосфера колледжа способствовала формированию гуманистической психологии, которая, по определению А. Эллиса, «изучает человеческую личность в ее целостности в полной мере человеческими средствами с целью помочь ей жить более счастливой, полноценной и творческой жизнью» (6, с.3).

Как направления гуманистической психотерапии РЭПТ и человеко-центрированный подход разделяют следующие основополагающие принципы:

Безусловное принятие человеческой личности и отказ от ее оценивания. Личность – уникальна, сложна и исторична, поэтому измерение ее по какому-то одному или нескольким критериям – относительно и некорректно.
Доверие к клиенту, которое базируется на «презумпции» его искренности, здравомыслия, способности самостоятельно развиваться и изменяться.
Отказ при взаимодействии с клиентом от интерпретаций, предписаний, советов, руководства его действиями, словом, - от авторитарной модели «доктор – пациент». Терапевтическое отношение строится на фундаменте сотрудничества и разделенной ответственности.
Hic et hoc. События и переживания прошлого, какими бы они ни были, не предопределяют развитие личности, поэтому их анализ не является ни необходимым, ни достаточным условием успеха терапии. События прошлого, в том числе раннего детства, становятся предметом обсуждения только в том случае, если клиент испытывает по их поводу болезненные чувства в настоящем, а не в качестве причины, объясняющей его невроз.
Тем не менее, реализуются гуманистические принципы в клиентцентрированной и рационально эмоциональной поведенческой терапиях по-разному. Причем различие это обусловлено не какими-то «случайными» факторами «индивидуального» порядка, а концептуальными основаниями методов Роджерса и Эллиса. Понимание личности Роджерсом укоренено в томистском (католическом) учении о «потенции и акте», согласно которому каждая вещь, свойственным только ей образом реализует заложенную в нее в момент творения потенцию, актуализирующуюся в соответствии с общим замыслом Бога. Отличие человека только в том, что он обладает потенцией разума и доброй воли, позволяющей ему участвовать в божественном промысле свободно, т.е. развиваться не только телесно, но и духовно – личностно. В этом контексте задача воспитателя, педагога, психолога, терапевта заключается в фасилитации процесса актуализации божественного начала в личности, в проявлении эмпатии, конгруэнтности, доверия и т.п. А как же иначе – ведь все, что нужно для полноценного развития, человек может найти в себе самом – в нем зреет семя, посеянное самим Творцом.
Эллис черпал вдохновение в античном рационализме и гуманизме – в философских практиках образа жизни и стоической «культуре себя». Стержневая идея РЭПТ была сформулирована Эпиктетом, римским стоиком, жившим в I в.: «Людей расстраивают не события, а то, как они их воспринимают». Страсти, или болезненные эмоции, возникают на почве ложных представлений, убеждений и ценностей человека, преломляющих жизненные обстоятельства таким образом, что они становятся поводом для страданий. Страсти – результат ошибок разума. «Невроз – это глупое поведение неглупого человека», гласит парадоксальный афоризм Эллиса. Для того чтобы изменить такое поведение, терапевтических средств, на которые обычно делают ставку психологи, - сочувствия, поддержки, принятия, по меньшей мере, не достаточно. «Беда большинства терапий, - замечает Эллис, – в том, что они помогают вам чувствовать себя лучше. Однако дела ваши лучше при этом не идут». Для того, чтобы преодолеть невроз, и предотвратить его возобновление необходимо научить человека думать по-другому - рационально, гибко, реалистично, а также - применять новый стиль мышления в повседневной жизни. В этом заключается стратегическая цель рационально-эмоциональной поведенческой терапии, определившая расхождения в применении принципов гуманистической психологии А. Эллисом и К. Роджерсом. Важнейшие пункты этих расхождений таковы:
Человек живет не только хлебом чувств. А. Эллис критически относился к «программному» иррационализму некоторых направлений гуманистической психологии, и в частности, к тезису К. Роджерса о том, что преодолению невротических чувств способствует их полное и глубокое переживание во время терапевтического сеанса. При том, что любой психотерапевтический процесс происходит на когнитивном, эмоциональном и поведенческом уровнях, - осознается ли это терапевтом или нет, апелляция преимущественно, а тем более – исключительно, к чувствам, сензитивности, интуиции клиентов таит в себе опасность неэффективных, а то и «саморазрушительных» результатов (6, с. 183). Поощрение полного переживания своих чувств часто приводит к тому, что клиенты бесконечно блуждают вокруг собственных эмоциональных проблем, «застревают» в них, вместо того, чтобы прикладывать усилия к самоизменению (там же).
Главная задача РЭПТ-терапевта заключается в том, чтобы показать клиенту, что причиной его болезненных чувств является его собственное нереалистичное нелогичное и непрактичное мышление, научить его корректировать свои убеждения и таким образом – самостоятельно изменять и свои чувства, и свое поведение.
В Институте Альберта Эллиса любят рассказывать историю рождения идеи рационально-эмоциональной терапии. На очередном сеансе индивидуальной терапии клиентка в который раз рассказывала Эллису о чувствах подавленности и безысходности, возникающих у нее при мысли о том, что ее недоверие к мужчинам и, как следствие, - одиночество обусловлены насилием, которому она подвергалась в детстве со стороны отца. Дождавшись паузы, Эллис воскликнул: «Нужели Вы не видите, что не поступок Вашего отца, а Ваше собственное убеждение в том, что трагическое событие Вашего детства обрекает Вас на одиночество, делает Вас несчастной!» Клиентка замолчала. И через пару минут озадаченно произнесла: «Вы хотите сказать, что не мой отец, а я сама несу ответственность за то, что мне так плохо?!.. Так вот, в чем дело!» Эллис называл такие инсайты «элегантными решениями».
Любовь лечит не всегда и не всегда лечит. Основным предметом полемики между Эллисом и Роджерсом было утверждение последнего о том, что успех психотерапии определяется «качеством» терапевтического отношения, главным образом, эмпатией и поддержкой. Не то, чтобы Эллис отрицал их значение. Просто, в отличие от Роджерса, он не считал эти факторы ни необходимыми, ни достаточными. Почему? Потребность в поощрении естественна для ребенка, но если она определяет поведение взрослого человека, то ведет к конформизму и, в конечном счете, - к неврозу. Основным мотивом поведения такого человека становится желание быть принятым, правильно понятым, потребность в похвале, а не достижение целей. Но ведь окружающие далеко не всегда оценивают нас и наши поступки по достоинству. Гораздо чаще случается иначе. Поэтому люди, ориентированные на поощрение окружающих, сталкиваются с серьезными эмоциональными проблемами при отсутствии такого поощрения. Если человек убежден, что другие должны доверять ему, понимать и поддерживать его, то, не получая одобрения и поддержки, он чувствует себя ненужным, ничтожным, подавленным или обвиняет окружающих людей и мир в целом в несправедливости, неконгруэнтности и т.п. И, конечно, отсутствие поддержки снижает у него мотивацию к достижениям и развитию. В этом случае возникает соблазн вновь оказаться в дружественной, поддерживающей сочувствующей атмосфере терапевтического кабинета или группы встреч и стать… «профессиональным клиентом». «Использование процедур, связанных с отношениями, которые имеют много общего с традиционными группами встреч, - замечает Эллис, - часто приводит участников к убеждению, что они очень легко могут решить свои глубокие эмоциональные проблемы, что временно почувствовать себя лучше эквивалентно настоящему улучшению, что они действительно остро нуждаются (а не просто очень хотят), чтобы другие люди любили и одобряли их, что они ничтожны без такой человеческой поддержки, и что теперь они достойные люди потому, что руководитель и некоторые члены группы, кажется, любят их» (6, с. 183-184).
В РЭПТ терапевтическое отношение устанавливается косвенно, таким образом, чтобы оно способствовало ориентации клиента на достижение его собственных целей, а не на поощрение со стороны терапевта. Важнейшей задачей является формирование навыка самоподкрепления. И очень скоро самым значимым мотивом и подкреплением терапевтической работы для клиента становятся ее результаты, а именно, - изменения, происходящие в его эмоциональном состоянии и жизни в целом. Впрочем, многолетние исследования Института Альберта Эллиса свидетельствуют о том, что клиенты оценивают теплоту терапевтического отношения в РЭПТ не ниже, а часто и выше, чем в других направлениях гуманистической психотерапии.
Сократова работа. Терапевтическое отношение в РЭПТ директивно. «Директивный», в соответствие с этимологией этого слова, означает «направляющий» (< лат. dirigere), а вовсе не «предписывающий», «авторитарный», «поучающий» и т.п. РЭПТ-терапевт направляет беседу с клиентом, задавая вопросы, которые помогают ему сформулировать проблему и запрос, выявить убеждения, порождающие его невротические чувства, отнестись к ним критически, проверить их на соответствие реальности, здравому смыслу и собственным целям. Директивность, как она понимается и применяется в РЭПТ, – это искусство задавать вопросы, сократический диалог, майевтика. «В моем повивальном искусстве, - разъяснял Сократ Теэтету, почти все так же, как у них [повитух – Е.Р.], - отличие, пожалуй, лишь в том, что я принимаю у мужей, а не у жен и принимаю роды души, а не плоти. Самое же великое в нашем искусстве - то, что мы можем разными способами допытываться, рождает ли мысль юноши ложный призрак или же истинный и полноценный плод» (3, 150 с).
Директивный в указанном смысле стиль терапевтического отношения имеет целый ряд преимуществ. Прежде всего, он развивает у клиентов критическое гибкое мышление, ведь мышление – это способность разрешать противоречия (Гегель), спорить с самим собой, формирующаяся в равноправном споре с другими людьми (Л. С. Выготский). Ну а «умение пользоваться собственным разумом» позволяет не только свести к минимуму эмоциональные и поведенческие проблемы, но и, используя свой потенциал, сделать собственную жизнь более полной и насыщенной.
Кроме того, сократический диалог способствует освоению и интернализации метода, а, стало быть, и достижению важнейшей цели терапевтического взаимодействия – превращению клиента в терапевта самому себе.
Наконец, last but not least – активный и директивный стиль отношений с клиентом интенсифицирует процесс проработки его проблем, сокращает время терапевтического курса. Средняя продолжительность РЭПТ-консультирования составляет 5 -16 сессий. Эллис вспоминал в автобиографии, что в 1950-х большинство коллег ополчились на него только из-за того, что он заявил, что эффективная помощь клиенту не обязательно предполагает многолетние встречи с ним (9).

* * *

Сессию Джен вряд ли оправданно рассматривать как предмет интервизии, тем более - супервизии, принимая во внимание, что она носила демонстрационный характер, была ограничена во времени, проходила на глазах у 600 участников семинара в Йоханнесбурге, и цель Роджерса состояла в том, чтобы проиллюстрировать ключевые, с его точки зрения, аспекты терапевтического отношения. Добавьте к этому отсутствие столь важной в реальной супервизорской рефлексии возможности задавать вопросы терапевту. Поэтому я ограничусь несколькими соображениями об интервью Джен, сфокусированными на тех различиях методов А.Эллиса и К. Роджерса, о которых шла речь выше.

«Маленькая непослушная девочка».

Кульминационным и смыслообразующим моментом сессии, на мой взгляд, стало замечание Джен о том, что она могла бы еще, если захочет, «надеть шорты и заплести себе косички, но все это не то» (4, с.62.) Роджерс, по его собственному признанию, пропустил это ее высказывание, но в полной мере использовал свой «второй шанс»: образ «маленькой непослушной девочки» стал отправной точкой интерпретации и анализа проблемы клиентки в духе концепции самоактуализации. В итоге на первый план было выдвинуто противоречивое желание Джен быть зависимой, обусловленное ее недоверием к своему «внутреннему Я», «неосознаваемому разуму», ресурсам собственной личности.

Роджерс обобщил и прокомментировал, без сомнения, актуальную проблему своей клиентки, проблему, возникшую в их терапевтических отношениях: Джен не была готова к принятию своей доли ответственности за изменение своего душевного состояния, ожидая от терапевта советов и готовых решений. Клиентский запрос такого рода не так уж редок – многие люди воспринимают психолога, как «специалиста по решению проблем», который будет давать им рекомендации, руководить их действиями, а то и «учить жить». В случае с Джен такой установке способствовал тот факт, что перед ней сидел знаменитый психолог, да к тому же, пожилой человек - мудрец.

В ходе интервью Роджерс скорректировал запрос клиентки косвенно - отказываясь давать ей советы, а также замечанием, что все что, происходит во время сессии, помогает ей, а не ему. Последнее замечание, впрочем, не нашло отклика у Джен. Позже он использовал образ «маленькой непослушной девочки» для того, чтобы привлечь внимание Джен к ресурсам ее собственной личности. И, судя по беседе, состоявшейся между ними на следующий день, этот прием достиг цели.

Метод А. Эллиса позволяет выявлять и корректировать нереалистичные запросы клиентов в начале сессии. После формулирования основной проблемы, терапевт спрашивает клиента, какого результата обсуждения этой проблемы он хотел бы достичь, и если клиент настаивает на практических решениях, рекомендациях, изменении обстоятельств или других людей, - помогает ему с помощью вопросов определить цель их сотрудничества более реалистично. Джен можно было бы задать следующие вопросы:

Уверена ли она, что Карл (или Альберт) сможет давать ей советы всю ее жизнь? Ведь терапевту уже за 80…

Точно ли она знает, что следование советам Карла сделает ее счастливой?

На самом ли деле она хочет, чтобы кто-то руководил ее действиям, делал за нее выбор и принимал решения, чтобы у кого-то был «пульт управления» ее личностью?

Как она смотрит на то, чтобы научиться принимать решения самостоятельно, и легче ли ей было бы это сделать, не чувствуя тревоги и безнадежности при мысли о будущем?

Однако проблема, по поводу которой Джен обратилась к Роджерсу за помощью, отважившись беседовать с ним перед лицом нескольких сотен незнакомых ей людей, с моей точки зрения, так и не стала предметом обсуждения в ходе интервью. В начале сессии Джен сказала, что хочет обсудить две проблемы, но вопросы Карла помогли ей объединить их в одну, которую она сформулировала ясно и конкретно: «Когда я смотрю на жизнь моей мамы, а она была такой талантливой, то вижу, что ближе к концу, к сожалению, она стала очень желчной женщиной. Мир отнял у нее радость. И сейчас я не хочу оказаться в такой ситуации. В данный момент я еще не нахожусь в ней. У меня очень полная жизнь – и волнующая, и грустная временами. Я многому научилась, и мне еще предстоит многому учиться. Но - я на самом деле чувствую, что то, что случилось с моей матерью, теперь происходит со мной» (там же, с.59-60).

Итак, Джен чувствует тревожность и безнадежность при мысли, что она - уже взрослая женщина, начавшая «стареть», и если ее жизнь будет развиваться по тому же сценарию что и жизнь ее матери, то она окажется «пойманной» - потеряет себя, превратиться из озорной девочки, больше всего на свете любящей музыку и искусство, в опустошенного сломленного человека. В этом контексте «кульминационный» момент сессии имеет совершенно определенный смысл: «Я еще, если захочу, могу надеть шорты и заплести себе косички, - говорит Джен, - но все это не то». «Не то», потому что ей уже 35, и она - не ребенок, а взрослая женщина, от которой ожидается, что она выйдет замуж, родит детей и будет жить унылой будничной жизнью своей семьи. А если так и произойдет, то она станет такой же, как ее мать, - «желчной» женщиной, у которой «мир отнял радость».

Роджерс, конечно же, понял Джен, о чем свидетельствует, в частности, его обобщение проблемы, вызвавшее у клиентки живой и недвусмысленный отклик:
«Карл: То есть остается что-то вроде дурного предчувствия. Часть вашего страха можно сформулировать так: "Вот что случилось с моей матерью, и не следую ли я теперь по этому же пути (Джен: Да, верно, и не буду ли я, возможно, чувствовать такую же свою ненужность и бесполезность?") (там же, с.60).

За этим диалогом в протоколе следуют несколько длинных пауз, перемежающихся уточнением различных аспектов проблемы Джен и ее вопросами о намерениях Карла. Клиентка нервничает, возникает ощущение, что взаимопонимание между нею и терапевтом нарушено. Джен готова обсуждать выявленную в ходе сессии проблему – столь важную и значимую для нее, Карл – «тянет резину». «Вы хотите, чтобы я говорила?» – спрашивает она. «Я ни о чем не беспокоилась в этом мире. И только сейчас у меня появилась реальная проблема, и я не знаю, как справиться с ней...» (там же, с.62)

Роджерс интерпретирует ее растерянность как желание передать ему ответственность, которое отчасти и провоцирует своими замечаниями по поводу ее высказываний:
«Карл: Я думаю, в последние 18 месяцев вам все казалось очень важным - каждый момент, каждая черточка вашего существования (Джен: Да!) воспринимаются как жизненно значимые. И вопрос теперь стоит глубже: "Что мне делать?"

Джен: (Пауза.) Доктор Карл, а вы можете ответить мне на вопрос? Моя боязнь выйти замуж и страх старения - вы видите здесь связь или нет?» (там же, с.61).

Роджерс предоставляет клиентке самостоятельно бороться за то, «чтобы узнать, в каком направлении двигаться в своем поиске» (там же). Отстраняясь от обсуждения ее проблемы, он преследует и другую цель – дать Джен возможность полно и во всем объеме пережить чувства страха и безнадежности, «которые в прошлом или не допускались в сознание, или же искажались в нем» (там же).

И только после того, как Джен упоминает шорты, которые она могла бы еще надеть и косички, которые могла бы заплести, интервью переходит в «активную» фазу: Роджерс охотно протягивает клиентке руку помощи и указывает ориентир движения, вполне, впрочем, предсказуемый, - ее внутренне я, «маленькую непослушную девочку», у которой, она, конечно же, найдет и понимание, и поддержку, и совет… Джен хватается за эту метафору, как за соломинку.

Имея в виду высокую степень осознания Джен ее «реальной проблемы» и болезненных чувств, которые, судя по интервью, она переживала достаточно полно и глубоко полтора года, а также ее готовность и желание «справиться» с ними, РЭПТ-терапевт посвятил бы основное время сессии проработке ее главной проблемы. Задавая вопросы, он помог бы клиентке выявить иррациональное убеждение, вызывающее у нее чувство страха при мыслях о будущем. Протокол сессии позволяет с большой вероятностью предположить, что это убеждение либо относилось к типу «катастрофизаций», либо было связано с низкой терпимостью к фрустрации. Отражая чувства Джен, Роджерс фактически сформулировал его: «У вас есть обязательства на работе, в отношениях с друзьями. И лишь вступление в брак - это ужасно, как ад» (там же, с.60). В более точной формулировке: «Если ваша жизнь будет развиваться по тому же сценарию, что и жизнь вашей матери, и вы окажетесь «пойманной», это будет ужасно, как ад».

Следующая задача состояла бы в том, чтобы показать Джен закономерную связь между этим убеждением и ее болезненными чувствами. Любой человек в ее обстоятельствах, чувствовал бы тревожность, доходящую до приступов паники, если бы думал так же, как она. И тот факт, что далеко не все тридцатипятилетние женщины панически боятся старения в браке, несмотря на горький опыт своих матерей, свидетельствует о том, что дело не в обстоятельствах, а в убеждении Джен.

Оставшееся время сессии РЭПТ-терапевт использовал бы для того, чтобы в сократическом диалоге с Джен исследовать ее убеждение на предмет его соответствия реальности, логике и целям клиентки.

Завершилась бы сессия корректировкой иррационального убеждения Джен, обсуждением ее домашнего задания и впечатлений от сессии.

Конечно, подобная терапевтическое сотрудничество предполагает знакомство клиента с формулой А-В-С и основными положениями РЭПТ, но ведь сессия-то была демонстрационной, а, стало быть, если бы на стуле Роджерса сидел Эллис, Джен наверняка обладала бы необходимыми предварительными знаниями.

Литература.

Калмыкова Е. Кэхеле Х. Изучение психотерапии за рубежом: история, современное состояние // Основные направления современной психотерапии. М., 2000. С. 15-44.
Комментарий к Законодательству Российской Федерации в области психиатрии / Под ред. Т. Б. Дмитриевой. М., 1997.
Платон. Теэтет // http://psylib.org.ua/books/plato01/22teate.htm
Роджерс К. Клиентоцентрированный человекоцентрированный подход в психотерапии // Московский психотерапевтический журнал, 2002, № 1. С.54-69.
Ромек Е.А. Психотерапия: рождение науки и профессии. Ростов н/Д, 2005.
Эллис А. Гуманистическая психотерапия. СПб, 2002. 272 с.
Эллис А. Эволюция рационально-эмотивной и когнитивно-бихевиоральной терапии // Эволюция психотерапии. Т.2. М., 1998. С.171-200.
Rogers C.R. The necessary and sufficient conditions of therapeutic personality change // Journal of Consulting Psychology. 1957. № 21. P. 95-103.
Ellis A. All Out! Prometheus Books, 2009.

[1] В 1950-1970-е годы в США исследованиями психотерапии занимались, в основном академические психологи - бихевиористы. Подробнее см: 5

Тип материала

Статьи Ромек Е.

Библиотека РЭПТ

Год публикации

2012.00

Ромек Е.: Наслаждение культурой и культура наслаждения (Античные корни психотерапии) (2003). Полный текст.

romek — Mon, 04 Apr 2022 10:46:01 +0000

Ромек Е.: Наслаждение культурой и культура наслаждения (Античные корни психотерапии) (2003). Полный текст. romek Mon, 04/04/2022 - 13:46

(с) Ромек Е.А.

Ромек Е.А. Наслаждение культурой и культура наслаждения (античные корни психотерапии) // Экзистенциальная традиция: философия, психология, психотерапия, 2003, №1. С. 67-86.

В одной из последних своих работ[1] Ю. Хабермас обращает внимание на дезориентирующий характер понятия «психическая болезнь». Понятие это «обязано своим возникновением аналогией с соматической болезнью. Но что дает эта аналогия, если в психической области совершенно отсутствует какой-либо наблюдаемый и однозначно оцениваемый параметр здорового состояния? Очевидно, отсутствующие в данном случае соматические индикаторы должны быть заменены нормативным пониманием “нарушенного самобытия”»[2]. В ХХ в., считает Хабермас, психотерапия фактически вытеснила универсальную философскую этику прошлых времен. Преодолевая психические расстройства, она «без каких-либо сомнений» берет на себя классическую задачу ориентации в жизни и поэтому является подлинной деонтологией, самопознанием, возвышающим статус homo sapiens, потому что не уничтожает свободу человека[3].

В этом качестве психотерапия опирается на множество исторических предпосылок, среди которых и архаичные способы управления поведением и включения индивида в сообщество людей (суггестия, магия, инициации), и религиозные практики (мистерии, культы оракулов, даосская «психогогика»[4], исповедь христиан и т.д.), и, конечно же, различные философские учения. В психотерапии все они перерабатываются и подчиняются новой цели - формированию у каждого человека способности ауторегуляции поведения, или, говоря языком классической философии, содействующих развитию такой человеческой способности как свобода воли.

Особое место в ряду исторических предпосылок психотерапии занимают античные философские школы, разработавшие то, что М. Фуко назвал практиками «заботы о себе». Фуко полагал, что эти практики оформились только в эпоху эллинизма - в полной мере во II – I вв. до н.э., причем пальму первенства он отдавал стоицизму. Настоящая статья имеет целью, во-первых, показать вторичный и несамостоятельный характер эллинистических практик «заботы о себе» по отношению к классической греческой философии, а, во-вторых, реабилитировать этику эпикуреизма и раскрыть ее значение для психотерапии.

Несмотря на то, что эпикуреизм давно перестал быть грехом, искореняемым igni et ferro[5], и в наши дни он ассоциируется с эгоистическим асоциальным образом жизни, нацеленным исключительно на плотские удовольствия. У современных людей имя Эпикура чаще всего вызывает ту готовую к моментальной трансформации в осуждающее выражение лица насмешливо-вожделеющую улыбку, которой они реагируют на сообщения о стрип-шоу, легализации браков гомосексуалистов, курение марихуаны и т.п. «Если Бога, нет, значит все позволено» - вот, что такое эпикуреизм. Огромную роль в культивировании этого представления - неверного, при всей его распространенности - сыграло христианство, претендовавшее в пору своего утверждения на спасение человечества от греха и разврата, в которых якобы погрязли образованные язычники античности.

Что ж, попробуем выяснить, к каким именно удовольствиям призывал Эпикур, и почему отказ от них он считал неразумным. Для этого, нам придется совершить экскурс в античную философию, но путешествие будет приятным. Неоспоримое достоинство классики состоит в цельности и завершенности: постановка проблем, их проработка и разрешение связаны здесь неразрывной цепью преемственности, в силу которой исследователь получает уникальную возможность взвесить все «за» и «против», разобраться в сути дела. Было бы неразумно ее упускать.

* * *

Проблема удовольствия, точнее счастья отдельного человека, была поднята – впервые в истории человечества - софистами и Сократом. Софистика получила распространение в VI-IV вв. до н.э. в связи с потребностью в образованных людях. В то время греческая демократия переживала пору своего расцвета: первейшей обязанностью свободного (гражданина) была способность управлять государством (полисом) – участвовать в судопроизводстве, работе народного собрания, военных кампаниях, доходчиво и ясно выражать свое мнение по любому общественно значимому вопросу и т.д. Все это требовало развития целого комплекса умений и навыков, обозначавшегося в Греции словом καλοκαγατία - гармоничного (прекрасного) человека. Καλοκαγατος (идеальный гражданин) должен был уметь читать, писать, владеть искусством риторики, знать математику, сочинения поэтов и драматургов, Солоновы таблицы (законы), играть по крайней мере на одном музыкальном инструменте, рисовать или ваять, быть физически развитым (заниматься пятиборьем), преуспевать в военном деле.

Выработка столь многочисленных гражданских доблестей, естественно, требовала свободного времени. В классическую эпоху благодаря рабству граждане обладали им. Свободное время, досуг обозначался словом ςχολή – школа. Ранние софисты и были первыми профессиональными учителями, точнее «школами на двух ногах». Они странствовали по Греции, готовя юношей к исполнению гражданского долга.

Протагор – один из самых известных и уважаемых софистов так определял свое ремесло: «Наука … эта есть сноровка в домашних делах, благодаря ей можно наилучшим образом управлять собственным домом, - а также в делах общественных, - благодаря ей можно стать всех сильнее в поступках и в речах, касающихся государства»[6].

Итак, всесторонне и гармонично развитый человек, которого эпоха Возрождения провозгласила целью не только общественного, но и (в качестве микрокосма) универсального, вселенского развития, в античности был хорошим гражданином. Позднейшее развитие софистики и особенно ирония Сократа выявили проблематичность этого идеала.

«Человек есть мера всем вещам – существованию существующих и несуществованию несуществующих»[7], - гласит знаменитый афоризм Протагора. Велик соблазн истолковать его как открытие человеческой личности, утверждение ее самоценности и т.п., однако же смысл тезиса Протагора иной. Человек рассматривается им как существо, жизненный мир которого – представления, убеждения, установки, мотивы и т.п. – ограничен чувственным восприятием. И поскольку чувственное восприятие субъективно - то, что одному приятно, другому доставляет неудобства, а то и страдания, объективной истины, утверждал Протагор, не существует. Человек, т.е. его ощущения – есть мера всех вещей, а значит истинно все. Сам Протагор использовал этот тезис в риторических целях - для обоснования диалектики - искусства выявлять противоположность любого суждения, в котором так преуспели софисты. Вот дует ветер, один ежится при его порывах, другой, напротив, с удовольствием подставляет ему лицо. Так каков ветер сам по себе, холодный или теплый, приятный или неприятный? Никакой. Все зависит от точки зрения. Любое определение истинно, поскольку базируется на восприятии человека.

Перенесением этой установки из ςχολή с ее досужими диспутами и состязаниями в красноречии в сферу гражданской жизни последователи Протагора обязаны своей дурной репутацией, закрепившейся в значении слова «софист» («лжец», «затейливо говорящий», «скрывающий правду за витиеватой фразой» и т.п.). С конца V в. софисты стали помогать согражданам посредством словесной диалектики выигрывать в судах, сделав «мерой всех вещей» уже не человека, а содержимое его кошелька. Если объективноей истины, общих нравственных норм не существует, то морально-правовая оценка поступка определяется исключительно его основаниями. Хорошие основания оправдывают поступок, непосредственно кажущийся дурным и даже преступным, если, конечно, противоположной стороне не удастся в ходе судебного агона выдвинуть более убедительные основания. Вот какие доводы приводит аристофанов Стрепсиад, убеждая своего нерадивого сынка пойти учится к софистам:

«Рассказывают там, у этих умников,

Две речи есть. Кривая речь и правая,

С кривою этой речью всяк всегда везде

Одержит верх, хотя бы был кругом неправ,

Так если ты кривым речам научишься,

Из всех долгов, которым ты один виной,

Не заплачу я и полушки ломаной»[8]

Против подобного релятивизма, подрывающего политическую солидарность – основу не только греческого миропорядка в целом, но и существования каждого отдельного человека, выступил Сократ. Традиция приписывает ему несколько открытий, в том числе утверждение бессмертия души, о чем до него греки якобы не подозревали. То, что поражает в его рассуждениях больше всего - это обоснование моральных норм, с помощью противоположных аргументов – аппеляции к их божественному происхождению, с одной стороны, и стремлению человека к счастью, - с другой.

* * *

Софисты обнаружили, что ориентация на непосредственность чувств (ощущений) человека ведет к произволу. Стало быть, они не могут быть основой человеческих (гражданских) взаимоотношений. А что может? Боги – таков ответ Сократа. Правда, очищенные логосом греческой философии они приобрели вид (είδος) нетленных совершенных идей, обитающих вне времени выше самого Олимпа в Занебесной Выси. Объективная истина, абсолютные нравственные нормы существуют, потому что существуют вечные божественные образцы добра, справедливости, мужества, чести, прекрасного и других гражданских доблестей. Но что может заставить отдельного человека следовать им?

Христианская мораль приучила современных людей к мысли о противоположности праведного и приятного. Для того, чтобы быть добродетельным, человек должен перебороть страсти своего греховного тела, отказаться от них в пользу неприятного, но высокого и нравственного образа жизни. Чтобы помочь ему сделать верный выбор, христианство, как и другие религии, разработало целый арсенал специальных психологические средств, позволяющие управлять поведением человека, вызывая у него чувства страха и вины. А как же иначе, если быть добродетельным неприятно… Рафинированное выражение эта установка получила в этике Канта, утверждавшего, что нравственные поступки совершаются исключительно из чувства долга, если же они доставляют удовольствие, то даже будучи хорошими, не являются нравственными (поскольку неясно, поступил или бы человек так же, если бы это было ему неприятно). Поэтому образованные люди руководствуются при принятии решений чувством долга, а необразованным нужна вера в Бога, точнее в то, что неприятные для них поступки будут иметь приятные последствия по крайней мере в загробной жизни, а баловни судьбы после смерти испытают горечь страданий. Иной гармонии эта логика не предусматривает.

У Сократа и его великого ученика Платона этого привычного противопоставления нет. Выбор есть, но это не выбор между нравственным и приятным. Несмотря на апелляцию к божественным идеям, Сократ исходит из интересов отдельного человека (ŏν [9]). Стремление людей к счастью, с его точки зрения, не только естественно, но и ведет к благу. Ведь, желая себе добра, ни один человек не выберет зла, т.е. того, что приносит страдания. Вместе с тем в полемике с Протагором и другими софистами, он показывает, что этот выбор не является непосредственным. Другими словами, решить, какая стратегия поведения ведет к счастью и позволяет избежать страданий, на основе только лишь чувств (удовольствия и неудовольствия) невозможно.

Люди часто думают, говорит Сократ Протагору, что знание бесполезно, поскольку не оказывает существенного влияния на поведение. Многие знают, как следовало бы поступить в том или ином случае, но не делают этого потому что уступают силе наслаждений. «…Нередко бывает, что пища, питье и любовные утехи, будучи приятными, заставляют и тех, кто знает, что это дурно, все-таки предаваться им».[10] «Но что же в них дурного», - задает резонный вопрос Сократ. При ближайшем расмотрении оказывается, что опасаются не самих наслаждений, а их последствий – болезней, бедности, дурной репутации и т.п. И если бы этих последствий не было, никто не считал бы наслаждения предосудительными. Стало быть, люди стремятся избежать страданий, а не наслаждений. Из того же исходят, считая неприятное и мучительное благом – телесные упражнения, военные походы, болезненные лечебные процедуры, голодание и т.п. причиняют страдания, но впоследствии приносят здоровье, крепость тела и духа, уважение сограждан, богатство. Эти и подобные страдания избирают добровольно только потому, что они ведут к наслаждениям.

Анализ таким образом показывает, что удовольствие в конечном счете совпадает с благочестием. Желая счастья, люди стремятся прожить жизнь приятно без скорбей. Поэтому утверждение, «будто нередко человек, зная, что зло есть зло, и имея возможность его не совершать, все-таки совершает его, влекомый и оглушенный наслаждениями, и будто он, зная благо, не хочет творить его, ради мимолетных наслаждений, пересиленный ими»[11], Сократ называет смешным. Люди ведут себя неправедно и страдают от этого, потому что не дают себе труда поразмыслить о последствиях своих поступков, действуют, руководствуясь расхожими предрассудками, привычкой, ленью. Невежество – вот главный враг счастья. А значит, для того, чтобы жить приятно, нужно знать что есть благо, а что зло, уметь сравнивать сиюминутное удовольствие с его последствиями, выбирать наилучшее и т.п.,- словом быть образованным гармонично развитым человеком – καλοκαγατος.

Именно таких людей – хороших граждан, умеющих отстоять свою позицию в суде и народном собрании, защитить отечество на поле боя, управлять своим домом, наслаждаться музыкой, поэзией, театральными представлениями, диспутами философов, красотой гетер и юношей - готовила многолетняя греческая ςχολή, частью которой была философская школа Сократа. Принципы гражданской солидарности – счастья свободных - и получили обоснование в качестве вечных божественных идей – образцов мужества справедливости, красоты, добра и т.п., которым следует добродетельный человек.

Таким образом, место привычной нам антитезы приятного и нравственного в этике Сократа занимает противопоставление естественного и разумного удовольствий. Первое приносит непосредственное сиюминутное наслаждение, однако чревато страданием в будущем. Второе гораздо более утонченно, разнообразно, долговременно, безопасно, но требует воспитания и культуры. Эта альтернатива замечательно выражена Платоном в «Федре».

Сократ пересказывает своему юному собеседнику на эллинский манер индийский миф о переселении душ. Бессмертные души до вселения в тела - животных и людей – обитают на небесах среди богов и героев. Поскольку они обладают крыльями и находятся в беспрестанном движении, Сократ сравнивает их с колесницами, запряженными парой коней. Неудержимая сила влечет их ввысь – в Занебесную область, туда, где сияют божественным светом идеи красоты, блага, справедливости, мужества, истины и т.д. Созерцание этих идей столь упоительно, что на подступах к «хребту неба» возникает нечто вроде толчеи, давки. Тем душам, чьи возницы крепко держит поводья и направляют колесницы вслед богам, удается пробиться наверх, и они наслаждаются блаженнейшим из зрелищ, другие видят лишь малую часть его, третьи же вовсе лишены такой возможности. В зависимости от виденного души воплощаются в телах царей, военноначальников, прорицателей, крестьян, тиранов и т.д. Души, «видевшие всего больше» вселяются, разумеется, в философов.

Тем не менее после рождения даже они теряют крылья и забывают все, что созерцали в царстве чистой истины. Все, кроме чувства блаженства, с которым не может сравниться ни одно земное удовольствие. Смутное воспоминание об этом чувстве томит их и заставляет искать что-либо, что утолило бы их неизбывную жажду. Однако «припоминать подлинное сущее, глядя на то, что есть здесь, нелегко любой душе… Мало остается таких душ, у которых память сильна. Всякий раз увидев, что-нибудь подобное тому, что было там, они бывают до того поражены, что уже не владеют собой, но при этом сами не знают, что с ними творится, потому что не могут как следует разобраться в своих чувствах»[12].

Прекрасное лицо юноши пробуждает в душе воспоминания о божественных идеях, заставляют ее трепетать и неистовствовать. Затвердевшая в теле душа размягчается, тепло поступает в стержень пера и оно начинает расти, причиняя человеку сладостные мученья, которые, собственно, и называются любовью. В этот момент в душе разгорается настоящая борьба. При виде красавца память возничего уносит его назад к идее Прекрасного и Истинного, и добрый конь, покоряясь его высоким устремлениям, отступает назад. Злой же конь рвет узду, силится наскочить на возлюбленного и предаться с ним плотским утехам.

«Если побеждают лучшие духовные задатки человека, его склонность к порядку в жизни и склонность к философии, то влюбленный и возлюбленный проводят здешнюю жизнь в согласии, владея собой и не нарушая скромности, подчинив то, из-за чего в душе появляется порча, и, дав свободу тому, что ведет к добродетели»[13]. Они наслаждаются удовольствиями гармоничной жизни, наполненной познанием (воспоминанием) истинного, физическими упражнениями, дружбой и уважением. Если же победу одерживает необузданный конь, то все это приносится в жертву тщеславию и беззаботности, заставляющим человека делать выбор в пользу того, что чернь называет «счастливым уделом». Выбор похоти, власти и т.п. Платон считает не столько безнравственным, сколько ошибочным и досадным: прельстившись сиюминутным удовольствием, человек лишает себя в подлинного блаженства, отворачивается от счастья, пленительнее которого нет ничего на свете. Жаль его, но свобода выбора священна. Для того и нужно воспитание, чтобы каждый человек умел выбрать наилучшее для себя.

Здесь перед нами, этика, противоположная христианской: на место аскезы она ставит разумные наслаждения, на место смирения и отказа – позитивную программу культурного развития человека[14], на место обвинений и запугивания (божьей карой) - воспитание и просвещение . И хотя убеждая сограждан, Сократ и Платон обращались к авторетету богов (божественных идей), настоящими образцами для подражания были они сами. В античности вообще было принято апеллировать к идеалу мудреца. Сократ не только соответствовал этому идеалу, но и был, по свидетельству Диогена, первым, кто стал рассуждать об образе жизни.

Сократ отличался неисчислимым рядом достоинств, которые, по собственному его признанию, он выработал в себе самостоятельно. Он был невероятно умен - никому из собеседников не удавалось поспевать за ходом его мысли, знаменитые софисты попадались в ловушки его иронии, словно малые дети. При этом спорил он не для того, чтобы одержать победу, а чтобы доискаться до истины. Нередко уязвленные собеседники оскорбляли его, а порой и колотили. К подобным выходкам он относился с неизменной насмешливой отстраненностью. Когда кто-то из его учеников выразил удивление тем, что он стерпел пинок, Сократ ответил: «Если бы меня лягнул осел, разве стал бы я подавать на него в суд?»[15]

Равнодушие Сократа к богатству и вообще к материальной стороне жизни вошло в легенду – быть может потому, что оно так удивляло его соотечественников. Денег за обучение он не брал, жил бедно – все его имущество оценивалось, по сообщению Ксенофонта, в 5 мин – хороший раб стоил дороже. Между тем среди питомцев Сократа были не только состоятельные, но и влиятельные в Афинах люди – пожелай он денег или должности – не было бы ему отказа. Но он не желал их. Не пересиливал себя, не смирял «свою плоть», «нечестивые помыслы» и т.п., а просто не нуждался в них. «Сколько же есть вещей, без которых можно жить!»[16], - заметил он как-то о множестве товаров на рынке. Некий Хармид предлагал ему рабов, чтобы жить их данью, но он не принял их. Старого плаща достаточно было ему в любое время года, сандалии надевал он только на праздники, подобные описанному Платоном пиру у поэта Агафона. В еде был непритязателен и часто повторял, что ест для того, чтобы жить, тогда как другие люди живут, чтобы есть.

И жизнь его, в самом деле, была наполнена гораздо более сильными и разнообразными удовольствиями, чем еда, одежда или власть. Главным из них них было «мышление вслух», беседы с самыми разными людьми о природе того, что казалось им очевидным и немного скучным – мужества, справедливости, красоты; их замешательство, которое он выразил знаменитым афоризмом: «Я знаю, что ничего не знаю»; решимость некоторых – очень немногих – дойти до самой сути; общение с кругом единомышленников - товарищей и учеников, чье уважение нужно было завоевывать ежедневно в словесных агонах; гиперборейский рай в самой гуще Афинской жизни.

Более всего он ценил «драгоценнейшее достояние» – досуг (ςχολή)[17] – свободное время, которое можно использовать для развития собственной личности, занятий философией, общения с друзьми, поисков истины. Как и большинство его соотечественников, Сократ много занимался физическими упражнениями, благодаря чему отличался крепким здоровьем. Он любил танцевать, а играть на лире начал учиться уже стариком, находя особое удовольствие в «узнавании неизвестного».

Избегая «чиновьичьих» обязанностей, Сократ никогда не уклонялся от гражданского долга. Он участвовал в трех кампаниях Пелопонесской войны (431-404 гг.). Бесстрашие, душевное спокойствие и телесное здоровье, с которыми он переносил тяготы войны, не только вдохновляли его товарищей, но спасли некоторым из них жизнь. Так, в беотийском походе он спас любимого своего ученика Ксенофонта. Случилось это во время неудачного для греков сражения за Делион. Среди всеобщего смятения и паники только Сократ заметил, что раненый Ксенофонт упал с коня, подхватил его и, преследуемый врагами, вынес на плечах в безопасное место. В своей похвальной речи, приведенной Платоном в «Пире», Алкивиад рассказывает об аналогичном поступке учителя во время осады фракийского города Потидеи. Увидев, что Алкивиад ранен, Сократ вывел его с поля боя, прокладывая путь сквозь ряды неприятеля. Когда же военноначальники хотели наградить его, он отказался от награды в пользу Алкивиада.

Созданный учениками, противниками и позднейшей философской традицией образ Сократа скорее всего имеет весьма отдаленное отношение к реальным обстоятельствам жизни реального человека, сына каменотеса Софроникса и повивальной бабки Фенареты, афинянина из дема Алопеки. Но так ли уж важно, каким Сократ был на самом деле? Платон, Ксенофонт, Диоген Лаэртский и другие, писавшие о нем, замечательно выразили античный идеал свободного человека. Идеал этот предполагает счастливую, наполненную удовольствиями жизнь, однако же не имеет ничего общего с образом развратного и безнравстенного язычника, который, не зная Бога, руководствуется эгоистическим произволом своих плотских страстей.

* * *

Не всем ученикам Сократа удалось удержаться на лезвии бритвы его просвещенного гедонизма. Двое из них основали философские школы, прославивившиеся гротескно-односторонним развитием и сведением к абсурду противоположных моментов сократовой этики. Киренская школа получила свое название от родного города своего создателя Аристиппа. Киренаики утверждали, что души испытывет лишь два состяния – боль и наслаждение. Все живое стремиться избежать первого и достигнуть последнего, и человек не является исключением. Поэтому наслаждение они объявили конечным и единственны благом, независимо от того, что служит его источником. Добиваться следует даже удовольствий, вызываемых безобразными вещами. Поскольку наслаждения самоценны, между ними нет различий. При этом телесные удовольствия предпочтительнее «душевных»: и по происхождению, и по силе они первичны.

Киренаики считали условными общепринятые представления о справедливости, чести, дружбе, красоте. Эти «идеи» приобретают для человека смысл лишь в соотнесении с его собственными ощущениями (удовольствия или боли). «Весьма разумно, - говорил киренаик Феодор, - …что человек взыскующий не выйдет жертвовать собою за отечество, ибо он не откажется от разумения ради пользы неразумных: отечество ему весь мир. Кража, блуд, святотатство – все это при случае допустимо, ибо по природе в этом ничего мерзкого нет, нужно только не считаться с обычным мнением об этих поступках, которое установлено только ради обуздания неразумных»[18]. Даже дружба эфемерна: мудрец не нуждается в ней в силу своей самодостаточности, неразумный забывает о друзьях, как только перестает нуждаться в них.

Итак, хотя формально киренаики развивали тезис Сократа о тождестве блага и удовольствия, исключив из последнего качество разумности, они вернулись к релятивизму софистов, однако «мерой всех вещей» провозгласили не все ощущения, а только приятные. И, как было принято в античности, собственное кредо они утверждали своим образом жизни. Глава школы Аристипп прославился своей готовностью извлекать чувственные удовольствия из чего угодно и платить за них любую цену. Однажды софист Поликсен увидел его за роскошным столом в обществе гетер и, стал упрекать. Аристипп спокойно выслушал его и пригласил присоединиться к их пиру. Поликсен согласился. «Что же ты ругаешься? - спросил Аристипп, - Как видно не роскошь тебе претит, а расходы!»[19] Долгое время он жил при дворе сиракузского тиранна Дионисия, наслаждаясь царской щедростью. Как-то Дионисий прилюдно плюнул в него. Аристипп стерпел, а когда его стали за это ругать, ничуть не смутившись, ответил: «Рыбаки подставляют себя брызгам моря, чтобы поймать мелкую рыбешку; я ли не вынесу брызг слюны, желая поймать большую рыбу?»[20]

По крайней мере одним достоинством Аристипп обладал точно – ханжество было ему совершенно чуждо. Он знал, чего хочет, и выражал свои желания со всей откровенностью, которую мог себе позволить, не опасаясь лишиться желаемого. Его светская прямолинейность распространялась также на отношения с сильными мира сего и, судя по всему, если не импонировала им, то развлекала их. На вопрос Дионисия о цели его визита Аристипп ответил, что, когда он нуждался в мудрости, то пришел к Сократу, когда же у него возникла нужда в деньгах, явился к тиранну. Желаемое он, как уже говорилось, получил в избытке.

В наши дни Аристиппа назвали бы циником. И это было бы отступлением от исторической правды[21] - настоящие циники, или киники, находились в оппозиции к киренаикам. Отталкиваясь от учения Сократа, они отождествили добродетель с отказом не только от неразумных, но и от разумных удовольствий. Для того, чтобы быть нравственным человек должен научиться обходиться самим собою, ни в чем не нуждаться. Роскошь, изнеженность и прочие продукты того, что в XVIII в. было обозначено греческим словом «культура», отделяют человека от природы вещей и от него самого, поэтому должны быть с презрением отвергнуты. Руководствуясь этой максимой, самый известный киник Диоген Синопский вечно ходил с сумой, спал на собственном плаще, а жилище себе устроил в глиняной бочке близ храма «Метроон» на афинской агоре. Именно он ввел в оборот слово «аскеза» (άσκησις – усилие, тяжкий труд), которым обозначал тренировку тела и души стойко переносить лишения. Удовольствия, утверждал он, угрожают свободе человека, делают его рабом собственных привычек и пристрастий.

Впрочем, демонстративная аскетичность Диогена с лихвой компенсировалась развязностью языка. Традиция донесла до нас множество его язвительных замечаний по самым разным поводам и о самых разных людях. Учеников Евклида он называл желчевеками, красноречие Платона пусторечием. Тучному ритору Анаксимену он предложил уделить нищим часть своего брюха и тем и себя облегчить, и им помочь[22]. Однажды, когда он загорал в Крании, к нему подошел Александр Македонский и сказал: «Проси у меня, чего хочешь». «Не заслоняй мне солнца», - ответил Диоген[23].

Платону приписывают замечание, обнаруживающее самую суть культурного экстремизма киников. Однажды, будучи его гостем, Диоген стал топтать прекрасный ковер грязными ногами, приговаривая: «Попираю Платонову суетность». На что хозяин дома ответил: «Какую же ты обнаруживаешь спесь, Диоген, притворяясь таким смиренным»[24]. За показным отказом от удовольствий киников скрывался отказ от «тяжкого труда» культурного развития и удовольствие безмерной любви к собственному невежеству.

* * *

С конца IV в. до н. э. жизнь греков изменилась. Завоевания Александра (334-323 гг. до н. э.) расширили границы Эллады вплоть до Китая и вместе с тем подорвали ее социальную основу - полис. В новом военно-монархическом государстве управление осуществлялось уже не гражданами, а чиновниками, гражданское ополчение уступило место армии наемников. Политическая солидарность, определявшая смысл существования отдельного человека в классическую эпоху, стремительно разрушалась. В конце концов в 147 г. до н.э. некогда непобедимая Греция утратила независимость и вошла в состав Рима.

В этой ситуации в фокусе философской рефлексии оказался уже не καλοκαγατος (прекрасный гражданин), а человек как индивид. С падением полиса окружающая действительность утратила для греков прежнюю стабильность, интеллигибельность, подконтрольность и уже не могла служить жизненной опорой отдельному человеку. Эту опору предстояло найти. Философские школы поздней античности – эпикуреизм, стоицизм и скептицизм – видели свою цель в том, чтобы, используя интеллектуальные ресурсы классики, найти гарантии индивидуального существования. Иделом такого существования они считали состояние безмятежности (άταραξία), в котором человек - мудрец – остается невозмутимым при любых обстоятельствах, с достоинством перенося как дары, так и удары судьбы. Эпикур добавлял к этому, что человек, ставший хозяином самому себе, будет счастлив даже под пыткой.

Эпикур (341-279 гг. до н. э.) был младшим современником Александра Македонского. Родился он в Афинах, вырос на Самосе. В 18 лет вернулся в родной город, но после смерти Александра (323 г. до н. э.) уехал в Колофон к отцу, где и начал преподавать. Позже, собрав учеников, снова приехал в Афины, купил в предместье небольшой сад и там основал собственную философскую школу, получившую название Kepos (“сад” – по-гречески).

Поскольку Эпиркур учил, что конечной целью человеческой жизни является удовольствие, уже в поздней античности о нем рассказывали множество неприличных историй. Диоген Лаэртский комментирует их следующим замечанием: «Но все, кто такое пишут, не иначе как рехнулись. Муж этот имеет достаточно свидетелей своего несравненного ко всем благорасположения: и отечество, почтившее его медными статуями, и такое множество друзей, что число их не измерить целыми городами, и все ученики, прикованные к его учению, словно песнями Сирен, … и преемственность его продолжателей, вечно поддерживаемая в непрерывной смене учеников, между тем как все остальные школы едва ли уже не угасли, и благодарность его родителям, и благодетельность к братьям, и кротость к рабам, … и вся вообще его человечность к кому бы то ни было»[25].

Судя по всему, Эпикур был харизматической личностью. Несмотря на то, что его Сад соперничал с двумя авторитетнейшими философскими школами античности – платоновой Академией и аристотелевским Ликеем, недостатка в учениках у него никогда не было. Друзья приезжали к нему со всех концов Эллады и вели вместе с ним скромную неприхотливую жизнь в деревенской тиши. Вопреки греческой традиции, обычно они пили воду, лишь изредка разнообразя свой рацион кружкой некрепкого вина. В отличие от Пифагора, основавшего похожий союз в VI в. до н. э., Эпикур не считал, что у друзей должна быть общая собственность – это означало бы, по его мнению, что они не доверяют друг другу. А дружбу он ценил высоко и был щедро одариваем ею. Его благочестие признавали даже философские противники – Цицерон и другие стоики.

Эпикур отличался слабым здоровьем и последние годы жизни страдал от “каменной болезни”, между приступами которой писал друзьям о сладости и наполненности собственной жизни. Предчувствуя скорую смерть, он собрал учеников, попросил принести неразбавленного вина и наполнить для него медную ванну горячей водой.

“Счастливы будьте друзья, и помните наши ученья!

Так, умирая, сказал милым друзьям Эпикур,

В жаркую лег он купальню и чистым вином опьянился,

И через это вошел в вечно холодный аид.”[26]
Итак, Эпикур уверял, что счастливая жизнь не только возможна для отдельного человека, но и подконтрольна ему, т.е может быть достигнута им самостоятельно, независимо от того, что происходит в жестоком и суетном мире. Однако в отличие от сиюминутного удовольствия, счастье не является непосредственным и требует усилий – прежде всего, занятий философией. Кто считает себя слишком молодым или слишком старым для занятий философией, писал он Менекею, тот, считает себя таковым также для счастливой жизни. Философию, которая не способствует душевному здоровью человека, Эпикур называл никчемной.

Счастье является конечной целью человеческого существования по природе вещей. Животные избегают неприятного и стремяться к приятному, человек же обладает разумом, позволяющим ему реализовать принцип самой жизни. Нужно только дать себе труд разобраться в том, что спустя 22 столетия Фрейд назовет принципом удовольствия. В соответствии с этим принципом, никакие наслаждения сами по себе не являются злом, однако некоторые из них ведут к страданиям в будущем, другие требуют для своего достижения стольких хлопот, что превращаются в свою противоположность и поэтому от них нужно отказаться.

Здравое размышление обнаруживает, что наслаждения, равно как и страдания, бывают двух видов – телесные и душевные. Первые доставляются нам ощущениями, мы испытываем их в настоящем, радуясь вкусной еде, вину, половой любви, неге и роскоши нашего дома и т.п. Удовольствия тела сильны и желанны, однако обладают весьма неприятной особенностью: ими быстро пресыщаешься и возникает потребность во все более сильных и разнообразных ощущениях. В итоге, приверженный таким удовольствиям человек попадает в зависимость от них и начинает испытывать постоянное беспокойство. Он страшится лишиться того, что, в сущности, уже перестало его радовать, и ищет того, что, возможно, принесет наслаждение лишь на краткий миг. Его жизнь становится сплошным страданием.

Поэтому телесные удовольствия Эпикур подразделяет на 1) естественные и необходимые; 2) естественные, но не необходимые; 3) не естественные и не необходимые, а порождаемые праздными мнениями.

К первой группе он относит удовольствия, которые избавляют от страданий – еду, утоляющую голод, одежду, спасающую от холода, жилище, уберегающее от непогоды, общение с женщиной, допускаемое законом и т.п. Отдавая предпочтение столь скромным радостям, Эпикур следовал сократовской традиции. Сократ не раз говорил, что пища кажется тем вкуснее, чем меньше ждешь иной, питье тем сладостнее, чем меньше надеешься получить лучшее. Привычка к простым и недорогим кушаньям, добавляет к этому Эпикур, укрепляет здоровье, дает силы для повседневных забот и, главное, - позволяет не страшиться превратностей судьбы. Позже стоики довели этот принцип до крайности. Они разрабатывали специальные аскетические практики, приучающие человека во всем себя ограничивать. Скажем, встать на рассвете, посвятить несколько часов физическим упражнениям, затем велеть рабам накрыть роскошный стол, созвать челядь и приказать ей съесть все, чем он уставлен, наблюдая за пиршеством со стороны. И лишь после захода Солнца утолить голод хлебом и водой. Так человек научается властвовать собой, т.е. подчинять свою жизнь всеобщему закону, действовать, руководствуясь долгом, а не стремлением к счастью. Эпикур, как и Сократ, исходил из противоположного – ограничение потребностей имело в его глазах ценность только в свете счастья отдельного человека, лишь в той мере, в какой оно предотвращает разочарования, опустошенность, беспокойство, словом, страдания.

К естественным, но не необходимым удовольствиям он причислял разнообразящие жизнь избыточные наслаждения. Изысканная еда, элегантная одежда, красивый дом, путешествия – все это приносит радость и поэтому вполне оправдано, если только человек относится к этим благам не слишком серьезно и может обходиться и без них. Иначе рано или поздно ему придется платить за них ценою собственного счастья. Пришлось же Аристиппу превратиться в “царского пса” ради удовольствия питаться куропатками, стоившими пятьдесят драхм (целое состояние!), словно бы они стоили всего один обол[27]. Подобным образом многие современные люди на Западе, а теперь и в России, платят за удовольствие обменивать свою зарплату на разнообразие модных вещей и развлечений тем, что греки ценили превыше всего – свободным временем, досугом - интересами собственной личности.

Наконец, наслаждения третьего рода – не естественные и не необходимые – вызываются удовлетворением тщеславия, жажды власти, роскоши и т.п. Они не имеют отношения к телесным потребностям и подвергают душу опасному беспокойству. Желания этого рода бесконечны и безграничны: власти, славы, богатства, никогда не бывает достаточно. Погоня за ними превращает жизнь человека в эфемерную борьбу, финал которой замечательно выразил Пушкин в сказке о “вздурившейся” старухе, пожелавшей стать владычицей морскою и вынужденной довольствоваться разбитым корытом.

Телесным удовольствиям противостоят телесные страдания. По крайней некоторые из них неизбежны – Эпикур знал это, как никто другой. Разве можно быть счастливым, испытывая физическую боль? Можно, утверждал он. Люди больше страдают от ожидания боли, чем от нее самой. Особенно сильная острая боль быстро проходит и хотя бы поэтому ее не следует бояться. Когда она случается нужно спокойно ждать ее окончания, предвкушая будущее удовольствие от ее отсутствия. Менее интенсивная, но длительная боль вполне переносима и не может затмить собою радости души, на которых и следует сосредоточиться. Наконец, если боль острейшая, то смерть не заставит себя ждать, а смерть – это полное бесчувствие, анестезия.

Таким образом, мерой удовольствия по Эпикуру является отсутствие страданий, совпадающее с состоянием блаженной безмятежности – άταραξία. Наибольшее беспокойство человеку причиняют не физические, а душевные страдания. Телесная боль длится лишь в настоящем, душевная распространяется также на прошлое (чувство вины) и будущее (страх). Источником душевных страданий выступает невежество, поэтому лучшим лекарством от них является философия.

В самом деле, больше всего люди боятся двух вещей – смерти и божьей кары. Что касается смерти, то опасаются не ее самой, а связанных с ней страданий, боли, неизвестности. Но философия (Эпикур развивал идеи атомистов Демокрита и Левкиппа) учит, что все в мире состоит из атомов и пустоты. Душа представляет собой совокупность наделенных способностью ощущения атомов. Со смертью тела, эта совокупность распадается, способность чувствовать утрачивается. Поэтому смерть, которой люди бояться как величайшего из зол, не имеет к нам ни малейшего отношения.

«Привыкай думать, - писал Эпикур своему юному ученику Менекею, - что смерть для нас – ничто: ведь все и хорошее и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущений. Поэтому если держаться правильного знания, что смерть для нас – ничто, то смертность жизни станет для нас отрадна: не от того, что к ней прибавится бесконечность времени, а оттого, что от нее отнимется жажда бессмертия. Поэтому ничего нет страшного в жизни тому, кто по-настоящему понял, что нет ничего страшного в не-жизни. Поэтому глуп, кто говорит, что боится смерти не потому, что она причинит страдания, когда придет, а потому, что она причинит страдания тем, что придет; что и присутствием своим не беспокоит, о том вовсе напрасно горевать заранее. Стало быть, самое ужасное из зол, смерть, не имеет к нам никакого отношения; когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет. Таким образом, смерть не существует ни для живых, ни для мертвых, так как для одних она сама не существует, а другие для нее сами не существуют»[28].

Вместе с тем, Эпикур высмеивает тех, кто в силу собственного малодушия или ради красного словца утверждает, что жизнь не имеет никакой ценности. Дескать, наше существование наполнено столькими заботами, тревогами и страданиями, что смерть является освободительницей, а лучше всего для человека было бы вообще не рождаться. Если говорящие так, действительно, верят в то, что говорят, то почему они не уходят из жизни? Если же они пытаются острить, то обнаруживают этим лишь собственную глупость: смерть – не тот предмет, в отношении которого уместна светская болтовня. Мудрец не станет уклоняться от жизни и бояться смерти. Он защищен от превратностей первой и боязни последней собственным разумом.

Что же касается страха перед богами, якобы сурово карающими грешников за их проступки, то он совершенно беспочвенен. Не потому, что бог не существует – Эпикур вовсе не был атеистом, как утверждали его противники, – а потому что мыслимый как предел совершенства он не может быть мстительным, подобно земным тираннам. Люди толпы представляет себе бога по своему образу и подобию. Раз для них предосудительно все, что непривычно – грешно все то, что не просто, скажет позже устами Заратустры Ницше – значит и бог думает так же. Раз они знают лишь один закон справедливости – око за око, зуб за зуб, то и бог исходит из него же. Мнения толпы о богах Эпикур называет ложными домыслами. Боги блаженны, они свободны от беспокойства и суеты земной жизни. Смехотворно предположение, что они оставили бы безмятежное существование ради того, чтобы скрупулезно подсчитывать людские грехи, обдумывать планы мести и осуществлять функции палачей. Богам нет никакого дела до того, что невежественные люди считают предосудительным. А это значит, что для добродетельной жизни разумному человеку (мудрецу) достаточно не делать другим того, чего он не желает себе самому. Этим он заслужит себе и уважение сограждан, и благорасположение друзей.

Итак, мы можем подвести некоторые итоги. Наслаждение по Эпикуру совпадает с разумной жизнью, соответсвующей античному принципу “Всего в меру”, притом, что мерой выступает счастье отдельного человека - безмятежное, не омрачаемое страданиями существование. Поэтому обвинения эпикурейцев в проповеди распущенности, безделья и эгоизма абсолютно безосновательны. Пропагандируемый ими образ жизни скорее напоминает монашеский… Осуждение средневековыми богословами эпикуреизма обусловлено вовсе не безнравсвенностью этого учения, а неприятием самой мысли о том, что жизнь, наполненная удовольствиями, может быть нравственной.

Вот как выражает эту мысль сам Эпикур в письме к Менекею:

“… Нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно, и нельзя жить разумно, хорошо и праведно, не живя сладко: ведь все добродетели сродни сладкой жизни и сладкая жизнь не отделима от них. Кто, по-твоему, выше человека, который и о богах мыслит благочестиво, и от страха перед смертью совершенно свободен, который размышлением постиг конечную цель природы, понял, что высшее благо исполнимо и достижимо, а высшее зло или недолго, или нетяжко, который смеется над судьбою, кем-то именуемой владычицей всего, и вместо этого утверждает, что иное происходит от неизбежности, иное по случаю, а иное зависит от нас …”[29].

[1] Хабермас Ю. Будущее человеческой природы. М., 2002.

[2] Там же, с.15.

[3] Там же, с. 14-15.

[4] Термин Н. В. Абаева.

[5] В одном из трех своих доносов Святой Инквизиции Дж. Мочениго обвинял Джордано Бруно в эпикурействе. Он «рассуждал о плотских вещах и говорил, что церковь совершает грех, запрещая женщин, ибо с ними можно иметь дело не впадая в грех…»[5], - разъяснял он. В 1592 году от рождества Христова одного этого было достаточно, чтобы отправить человека на костер.

[6] Платон. Протагор // Платон. Диалоги. Ростов н/Д, 1998. С. 84.

[7] Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1986, С. 348.

[8] Аристофан. Облака // Античная драма. М. 1970. С. 354.

[9] От сущего (греч.), т.е. от отдельного человека – отсюда происходит слово «деонтология».

[10] Платон. Протагор // Платон. Диалоги. Ростов н/Д, 1998. С. 137.

[11] Там же. С. 139.

[12] Платон. Федр // Платон. Диалоги. Ростов н/Д, 1998. С. 264.

[13] Там же. С.273.

[14] Программа эта распространятся, конечно, только на свободных, эллинов.

[15] Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1986, С. 99.

[16] Там же. С.100.

[17] Там же. С.102.

[18] Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1986. С. 122.

[19] Там же. С. 116

[20] Там же. С.113.

[21] Хотя некоторые исторические основания для такого определения все же имеются. Диоген-киник как-то обозвал Арисиппа царским псом, имея в виду его жизнь нахлебника при Дионисии. Киники получили свое название от гимнасия Киносарга (буквально - «Зоркие псы»), в котором вел беседы основатель школы Антисфен.

[22] Там же. С. 232.

[23] Там же. С. 226.

[24] Там же. С. 222.

[25] Там же. С. 371.

[26] Там же. С.373.

[27] Там же. С. 112.

[28] Там же. С. 402-403. Курсив мой. – Е.Р.

[29] Там же. С.405.

Тип материала

Библиотека РЭПТ

Статьи

Статьи Ромек Е.

Год публикации

2003.00

Эллис А.: Интеллектуальный фашизм (1970)

romek — Mon, 04 Apr 2022 10:23:17 +0000

Эллис А.: Интеллектуальный фашизм (1970) romek Mon, 04/04/2022 - 13:23

Переводчик неизвестен. Оригинал здесь: INTELLECTUAL FASCISM (Excerpt as reproduced on http://jonjayray.tripod.com/ellis.html) Albert Ellis Source: J. Human Relations, 1970, 18, 700-709.

Впервые опубликовано аж в 1970 году... Вместо "американский, американец" проставить нужное...

Если под фашизмом понимать убеждения, основанные на произвольном постулате о том, что обладание определенным набором индивидуальных характеристик (например, "белый, ариец, мужчина"), являющихся "высшими" в отношении других индивидуальных характеристик (например, "негр, еврей, женщина"), автоматически обеспечивает и обладание политическими и социальными привилегиями, то большинство американских либералов, объявляющих себя противниками фашизма, на деле являются именно интеллектуальными фашистами. Вообще, большинство наших либерально настроенных соотечественников - наиболее ярые интеллектуальные фашисты, каких только можно себе представить.

Основываясь на определении, данном в предыдущем абзаце, интеллектуальный фашизм есть произвольное полагание о том, что обладатели определенных интеллектуальных характеристик (например, "умный, образованный, артист, творческий, успешный") в силу этих характеристик являются "высшими" в отношении индивидов с другими характеристиками (например, "глупый, необразованный, не-артист, не-творец и не достигший успеха").

Причина, по которой данное полагание в области интеллектуального фашизма, как и соответствующее полагание в области фашизма политического и социального, является произвольным, проста: нет ни одного объективного факта, на котором бы оно основывалось. На самом деле, это полагание основано на ценностных суждениях и предрассудках, проистекающих из индивидуальных характеров людей, которым эти предрассудки свойственны, не может быть ни эмпирически доказанным, ни практически проверенным. Такого рода полагание есть ценностное суждение, выбранное людьми с предрассудками, которые совсем не обязательно являются большинством.

Нельзя отрицать, что существует целая серия практически доказуемых различий между индивидами. Это действительно так. Негры отличаются от белых, люди низкого роста от людей высокого роста, люди с невысокими интеллектуальными способностями отличаются от интеллектуально блестящих людей. Если мы отказывались бы признать этот факт, независимо от того, руководствовались бы мы дурными или благими намерениями, мы бы отказывались признать реальность. Различия между людьми, однако, имеют совершенно прямые и реальные выгоды - так же, как и невыгоды. В тропических условиях темный цвет кожи негра во многом более выгоден, чем светлая пигментация белого. В то же время, каждый из типов кожи подвержен определенным рискам кожных заболеваний. Для игры в баскетбол наиболее подходят высокие люди, которые, однако, совершенно не подходят для профессий жокея или рулевого на корабле. Для создания компьютерных программ необходима большая масса серого вещества, а для вождения наземного транспорта дальнего следования необходимы совсем другие характеристики и навыки. Давайте повернемся лицом к фактам: при определенных условиях и для определенных целей некоторые человеческие характеристики оказываются более "выгодными", чем другие. Неважно, согласны ли мы с объективным положением дел, оно просто есть. На данный момент, в нашем сегодняшнем мире, любой может выразить своё творческое начало, но не каждый будет одинаково креативен.

Исходя из вышесказанного, зададимся действительно важным вопросом: "Делает ли индивида обладание той или иной одарённостью или характеристикой лучшим человеком, чем остальные?" Или, конкретнее: "Тот факт, что кто-то является хорошим атлетом, артистом, писателем или успешным бизнесменом, гарантирует также, что этот кто-то является лучшим человеком, чем остальные?" - Сознательно или неосознанно, интеллектуальный фашизм, как и фашизм политико-социальный, отвечает на эти вопросы утвердительно.

Это совершенно ясно в случае представителей политико-социального фашизма (или фашизма "низшего ранга"), которые - честно и открыто - не только почитают за честь и славу называть самих себя и свой мир белым, арийским, мужским, высшим, но и - также честно и открыто- признают, что презирают, ненавидят и считают отбросами всех тех, кто не имеет возможности принадлежать к их высшей социальной категории. Эти фашисты "низшего ранга" (в умственном плане) решительно более смелы в сознательном выражении собственных убеждений.

Но это нет так - а жаль! - в случае интеллектуальных фашистов, или фашистов "высшего ранга". Они неизменно гордятся своей либеральностью, гуманностью и отсутствием классовых и расовых предрассудков. Однако, именно потому, что их фашистская идеология остается неосознанной, они более вредоносны в социальном плане, чем их братья по оружию "низшего ранга".

Давайте представим себе, в качестве иллюстрации, двух ссорящихся по какой-то конкретной причине либералов, образованных и воспитанных людей нашей культуры. Кроме раздражения и и обиды, какими словами выразят своё отношение друг к другу ссорящиеся? "Мерзкий негр, грязный еврейский выродок, черномазый карлик?" - Однозначно, нет. "Тупой идиот, кретин, неуч"? - Наверняка. А услышим ли мы разницу в ядовитых нотах презрения в голосе воспитанного фашиста и в голосе фашиста обыкновенного, оскорбляющего по политическому, расовому или социальному "признаку"? - Думаю, мы ее не расслышим. Представим себе, что человек, в отношении которого воспитанные, образованные и либерально настроенные люди выражают свое презрение, действительно не слишком умен и не слишком образован. Преступление ли это? Должен ли этот человек умереть от сознания собственного "ничтожества"? Это осознание ничтожества от отсутствия у него требуемой материальной или интеллектуальной собственности должно быть столь глубоким, чтобы привести его к пониманию того, что он недостоин жить? По мнению интеллектуальных фашистов это так. Как часто приходится каждому из нас в повседневной жизни защищаться именно от подобных инсинуаций (или открыто высказываемых пожеланий на предмет нашего самоуничтожения)? Как часто мы оказываемся в числе критикующих оценщиков чужой личности и её права на существование?

Претензии интеллектуального фашизма так же химеричны, как и претензии фашизма политико-социального. Как невозможно создать общество, состоящее из белокурых арийских мужчин высокого роста (исключая, конечно, геноцид и генную инженерию), так же невозможно населить страну блестящими интеллектуалами, талантливыми артистами и успешными бизнесменами. Даже если мы заставим "всех остальных" умереть, мы будем далеки от создания совершенной расы, потому что успех и достижения в той или иной области всегда останутся за несколькими наиболее удачными и/или одаренными, автоматически создавая аутсайдеров по принципу сравнивания с более успешными.

Имплицитные цели интеллектуального фашизма нереальны и утопичны, но интеллектуальный фашизм ежедневно приговаривает некреативное и неуспешное большинство к саморазрушительному презрению, обесцениванию, как представителей "низшего класса" людей.

Интеллектуальный фашизм более извращен и жесток, чем фашизм политико-социальный, в том числе и к своим собственным приверженцам. В то время как фашизм "низшего ранга" по сути является формой невротической защиты для тех, кто придерживается его идеологии, интеллектуальный фашизм не имеет подобных защит и разрушительно действует и на тех, кто его практикует. Так, политико-социальный фашист верит, что одни достойны презрения за то, что не обладают определенным набором качеств, а другие достойны преклонения за то, что им обладают. С психологической точки зрения таким способом они компенсируют собственные жалкие дезадаптативные чувства, настаивая на том, что являются "высшими" по отношению к остальным, которые им не нравятся и которые не удостаиваются по этой причине статуса человека.

Интеллектуальный фашист начинает с подобного утверждения (разделение людей по признаку интеллектуального блеска, социальной (=материальной) успешности, креативности и пр.), но не в состоянии довести до "взрыва" свои "домашние заготовки"

Хотя они и могут объявить самих себя блестящими, талантливыми и потенциально успешными, в нашем обществе все эти качества требуют доказательств. Талант и интеллект должны быть выражены в конкретных успехах, которые в свою очередь математически оказываются ограниченными узким кругом успешных и преуспевающих. Таким образом, интеллектуальный фашист сам оказывается в первую очередь сомневающимся в своей пригодности как носителя "высших", произвольно "назначенных" и сакрализованных качеств.

Дальше больше, интеллектуальные фашисты начинают требовать от самих себя, точно так же, как и от других, совершенной компетенции и абсолютных достижений. Если они отличные математики или танцовщики, то им необходимо добиться максимального признания. Если они прекрасные ученые, им необходимо стать также и замечательными художниками или писателями. Если они невероятно талантливые поэты, их талант не только должен быть невероятным, но и обеспечить им непревзойдённый успех на поприщах лучших любовников, великих чертежников и мудрых политиков

Естественно, что являясь всего лишь людьми, их ждет неудача в большинстве этих занятий. И тогда - по закону справедливости! - они начинают очернять и презирать самих себя так же, как делали это в отношении остальных, не ставших универсальными гениями.

(...) вся наша современная общественная идеология и ее либеральные представители являются интеллектуально фашиствующими в большинстве своих аспектов. Они сами назначают "хорошие" и "высшие" качества, автоматически исключая большинство из числа желательных граждан, преследуют, очерняют и пытаются свести на нет это большинство, которое не способно достичь требуемых великих свершений, и в конце концов сами оказываются не в состоянии их достичь, впадая от этого в невротическое самоуничижение и самоосуждение.

Приведу конкретный пример человека, который принадлежит не к моей клинической практике (она, конечно, насыщена "пораженческими" историями болезни), а к моему "менее невротическому" кругу знакомств. Этого человека я знал много лет назад, и он был индивидом, гордящимся своим антифашистским кредо, отчасти потому, что долгое время был женат на еврейке, отчасти потому, что его родители были убиты нацистами. Однако, человек этот не только старался всячески избегать любые контакты с людьми, которых он считал недостаточно умными (что само по себе является привилегией, как если бы музыкант избегал общения с не-музыкантами), но и вел бесконечные споры и дискуссии практически со всеми на свете, оправдывая свою позицию тем, что окружающие его "дико тупы", "настоящие идиоты" или "решительно невозможные дураки". Он всегда раздражался, когда ему приходилось иметь дело с людьми, которые не отвечали его стандартам интеллектуальности, и говорил, "что решительно не понимает, почему этим людям вообще позволяют жить. С уверенностью можно сказать, что без этих придурков мир был бы гораздо лучшим местом."

Этот же самый человек, как и все остальные, похожие на него люди из числа моих пациентов, был абсолютно неудачным писателем-эссеистом. Каждый раз, когда он читал критику своих произведений, в его мнении литературные критики были "глупцами", "непоследовательными" или "банальными" - это была вся его реакция. Разумеется, он писал не потому, чтобы выразить таким способом себя, а потому, что претендовал на то, чтобы другие люди, а конкретно, писатели, восхищались бы им, принимали как себе равного и считали особенно умным. Его интеллектуальный фашизм не только не давал ему устанавливать нормальные отношения с другими людьми, но и саботировал его собственное творческое начало и потенциал чувствовать себя счастливым. Заявляю, что "подражателям" этого человека имя - легион.

Какова же альтернатива? - В первую очередь необходимо признать, что интеллектуальный фашизм очень распространен в современном обществе и наносит огромный вред социальным отношениям. Какая философия жизни может заменить интеллектуальный фашизм? - Надо сразу сказать, что речь не пойдет о сентиментальном эгалитаризме, в рамках которого все бы "были приняты, как равные", все бы одинаково толклись, где хотели, и никто не старался бы выделиться и стать лучшим в том или ином отношении. Нет, это не так.

В моем понимании, значимые различия (и сходства) между людьми действительно существуют; что они способствуют дифференциации жизни в широком смысле слова, что человек, благодаря ассоциации с другими, часто более развитыми, чем он сам, людьми, культивирует и развивает свой собственный потенциал, именно благодаря отличию этих других. В то же время я считаю, что ценность человека не должна измеряться в терминах популярности, успеха, достижений, интеллекта или какой-либо еще характеристики, а только лишь на основе его человеческой индивидуальности.

Конкретно, я выразил идею, которая вдруг оказалась революционной при том, что ей много сотен лет и что частично она содержится в учении Иисуса из Назарета и других религиозных деятелей, о том, что люди ценны тем, что они существуют, а не тем, что они умны, образованы, креативны, успешны или по какой-либо еще причине. Если кто-то решит достичь успеха в игре в баскетбол, в астрофизике или в искусстве, то было бы неплохо, чтобы он был высоким, умным, чувствительным или еще каким-либо. Если же главное в жизни человека как такового, насколько я это понимаю, - это прожить жизнь по возможности более счастливо и удовлетворительно, то я настоятельно порекомендовал бы, чтобы он жил и наслаждался просто фактами собственного делания и бытия, а не делания и бытия каким-то определенным и специальным способом.

Давайте проясним ситуацию, потому что часто здесь возникают недоразумения: я никоим образом не против того, чтобы люди стремились к определенным целям и с этим старались добиться эффективности в определенных видах деятельности и совершенствоваться в определенных навыках. На самом деле, я считаю, что большинству мужчин и женщин необходимы, для счастливой и удовлетворительной жизни, долгосрочный жизненный проект, цель, которой добиваться или витальный интерес к решению определенных проблем. И всё же я утверждаю: факт того, что человек достигает определенной цели, решает определенные задачи, производит определенные вещи и добивается определенного положения, не может служить мерой его личностной ценности. Люди могут быть более счастливыми, здоровыми, богатыми или уверенными в себе, если добиваются успеха как художники, писатели или производители нужных вещей. Но при всем этом они не будут, и было бы желательно, чтобы они не воображали себе, что они есть, более люди, чем остальные.

В рамках REBT мы рекомендуем и поощряем людей к тому, чтобы они воздерживались от оценок самих себя в смысле целостности, всей личности или всего личностного бытия, а оценивали только свои действия, достижения или поведение. Почему же рекомендуется воздерживаться от оценок совокупной целостности личности или сущности личностного бытия?

По нескольким причинам:

Оценивать себя самого и в своей целокупности - это некое гипер-обобщение, которое не может быть осуществлено с достаточной верностью. На протяжении жизни Вы буквально состоите из миллионов действий, свершений, черт. Даже если Вы были бы стопроцентно сознательны в отношении всех Ваших манер поведения или характеристик (а этого никогда не будет) и были бы способны оценить их по шкале, скажем, от одного до ста, - каким образом назначалась бы оценка? с какой целью? при каких условиях? Даже бы если Вы смогли оценить каждое из миллионов Ваших действий по отдельности, - каким образом Вы придадите на этой основе смысл и оценку Вашей личности как целому? Воистину, это слишком неправдоподобно.
Точно так же как Ваши действия и личностные характеристики постоянно меняются.., меняется и Ваша бытие. Даже если Вы могли с успехом оценить Вашу личностную целокупность в какой-то момент Вашего существования, эта оценка должна была бы меняться с каждой минутой, под влиянием новых действий и опыта. Только после Вашей смерти можно было бы говорить о некоем общем качестве прожитой Вами жизни.
Какова цель оценки самого себя: возвеличить эго или добиться большего самоуважения? Кажется очевидным, что в процессе такой оценки мы чувствуем себя лучшими людьми, чем остальные, мы обожествляем себя и вот-вот "вознесемся на небо в золоченой колеснице". Заманчивая перспектива, но, увы, неосуществимая! С момента своего возникновения процесс самооценки высоко коррелирует с тем, что Бандура (1977) называет самоэффективностью, при этом оказывается, что сильное эго возможно при условии, что а) человек прекрасно справляется с любой жизненной задачей/ситуацией б) знает, что будет продолжать так же прекрасно справляться и в будущем в) имеет гарантию того, что он в настоящем и будущем справляется/будет справляться так же хорошо или лучше, чем все остальные. Если только речь не идет о воплощенном совершенстве, каждому из нас понадобятся буквально горы везения, чтобы обеспечить выполнение этих условий!
Хотя оценивать нашу способность справляться с жизненными задачами и сравнивать ее с аналогичной способностью других может иметь позитивную сторону (увеличение собственной эффективности и предположительное увеличение удовлетворения), оценивать себя как такового и настаивать на том, что человек должен быть д о с т а т о ч н о хорошим и адекватным индивидом (а достаточно не будет никогда, если только мы не говорим об индивиде всесовершенном), практически неизбежно приведет к тому, что человек станет тревожным и подверженным страхам, когда он ошибется в принятии важных решений, депрессивным, когда "окажется не на высоте", враждебным, когда отношения с другими не пойдут так, как хотелось бы, жалостливым к себе, когда объективные обстоятельства вторгнутся в тот ход дела, который должен был бы быть. В совокупности эти невротические и ослабляющие чувства дадут серьезные проблемы в поведении. Такие как откладывание на потом, нерешительность, робость, фобии, одержимость, инертность и неэффективность

Именно поэтому я говорил и говорю о том, что тенденция оценивать себя как целостность или оценивать свое эго, сделают Вас более тревожным, несчастным и неэффективным. Единственное, что Вы должны оценивать - это Ваши действия и пытаться (но без отчаяния) действовать как можно лучше. Вы сможете стать более счастливым, здоровым, реализованным или эффективным и уверенным (в том, что всего этого можно достигнуть). Но Вам не нужно будет или Вы не будете вынужденным постулировать себя как человека, который лучше остальных.

Если Вы все-таки настаиваете на том, чтобы оценивать себя как целостность или как личность в целом (REBT предупреждает, что это этого НЕ надо делать), то было бы лучше, если бы Вы научились ценить Вас самих просто по факту того, что Вы человек, по факту того, что Вы живы, что Вы существуете. Было бы предпочтительнее не давать оценок собственной личности, как целому, чтобы не наживать себе лишних научных и философских проблем. Если Вы все-таки занимаетесь этим, постарайтесь вместо того, чтобы говорить себе: "я - хороший", "я многого стою", "я нравлюсь себе", сказать: "моя ценность - в факте моего существования, а не в том, что я делаю что-то особенное". Такая самооценка не будет ригидной, предрассудочной и авторитарной (т.е. фашистского типа). Человеческие характеристики бывают хороши для той или иной цели, а не сами по себе и не в себе - они не бывают хорошими или плохими, добродетельными и злокачественными как таковые. Интеллект хорош для решения проблем, эстетическое чувство - для наслаждения, упорство - для достижений, честность - для того, чтобы вызывать в других доверие, отвага - для того, чтобы спокойно встречать опасности. Но интеллект, эстетическое чувство, упорство, честность и отвага или любое другое качество не являются, за исключением произвольного полагания их таковыми, ни самоцелью, ни абсолютным благом. Как только в дело вступает произвольное полагание и провозглашает определенный набор качеств и характеристик безотносительным благом, все, по какой-то причине не обладающие этими качествами, объявляются ущербными, злонамеренными и недостойными быть. А такие произвольно прикрепляемые этикетки и есть фашизм

Тогда что можно принять за меру человеческой личности? Если факт интеллекта, креативности, честности или еще чего-нибудь не является базой для определения "хорош" человек или "плох", то что такой базой является?

На самом деле, ничего. Любое человеческое существо, почитающееся за "достойное" или "ценное" - это просто результат выбора, произвольного решения. Мы выбираем, давать ли нам самим оценку или не давать. Почти всегда мы выбираем (как результат особенности нашего восприятия "эго") оценивать нас самих в целом. И применяем существующую в обществе модель такой оценки. Так, мы считаем себя хорошими на основе того, что: 1) мы хорошо справляемся с поставленными перед нами задачами 2) у нас наличествуют правильные моральные черты 3) мы получаем одобрение со стороны других 4) мы являемся представителями привилегированной группы, сообщества или нации 5) мы верим в какое-либо божество (Иегова, Иисус, Аллах), которое, как мы убеждены, создало нас и любит нас.

Все эти "критерии" или наши "ценность", "достоинство" или "хорошесть" - не более, чем произвол, и считаются действенными только потому, что мы сами выбираем верить в них. Ни один из них, кроме нашего выбора верить в них, не может быть ни доказан, ни опровергнут эмпирически. Одни функционируют лучше, другие хуже (= одни делают нас счастливыми, другие - несчастными, одни помогают нам быть уравновешенными, другие навязывают нам страх и тревожность). Если мы достаточно мудры, мы выберем критерии нашей "хорошести", обеспечивающие нам наиболее оптимальный результат.

С точки зрения REBT лучшим критерием измерения нашей человеческой ценности является её НЕ-оценка, НЕ-измерение нашего достоинства как целостной личности. Для этого нам достаточно оценивать наши отдельные характеристики и поступки, стараться по возможности жить и наслаждаться (без поползновений в самообожествление или самоуничижение, которые есть две стороны одной монеты). Мы сможем удержаться на истинно философских позициях, памятуя о том, что самооценка личности - это гиперобобщение, невозможное проверить.

Если Ваш выбор в том, чтобы оценить себя, свою личность, как целостность, - почему бы не сделать это на основе критериев "жить" и "быть способным наслаждаться"? Попробуйте, например, такой философский постулат: "Я жив и могу выбрать быть живым и наслаждаться моим существованием. Я дам себе и своему бытию "хорошую" оценку, потому что таково мое решение на этот счет; если же мое существование в действительности станет болезненным и несчастным, я смогу рационально выбрать его окончание. Пока же, я оцениваю мое существование и мою сущность как хорошие просто потому, что я жив, и пока я жив, я могу воспринимать, чувствовать, думать и действовать. Это и есть настоящий выбор моего "достоинства": моя человечность, мое существование, мое восстание против не-сущего."
Выбирая ценность "быть живым", можно выбрать и дополнительные ценности. Можно выбрать быть живым и счастливым, можно выбрать чувствовать себя полным сил и свободным; можно выбрать как критерий того, что ты хорош, помощь другим в наслаждении собственным существованием. Можно делать планы здоровой, мирной, продуктивной жизни. Человек может выбрать для своей жизни определение "ценная", возможен также выбор в пользу той или иной группы людей, продуктивного труда, интимных отношений с тем или иным человеком или в пользу различных развлекательных проектов. Все эти выборы и действия частенько сопутствуют нашему выбору "быть живым" и "наслаждаться существованием". Но эти выборы и их разновидности не даны нам свыше и не унаследованы или определены средой, а являются результатом нашего личного решения и принятия. Они "хороши" только потому, что человек (сознательно или неосознанно) решает, что они таковы. Даже когда мы полагаем, что внешние силы устанавливают для нас эти критерии, или верим, что Бог желает их таковыми (или дает их нам, как "ценные" и "благие"), совершенно очевидно, что мы выбираем верить в это, а следовательно - проводим отбор критериев человеческой ценности (...)

Возвращаясь к нашей центральной теме: если мы хотим давать оценку самим себе, вместо того, чтобы оценивать наши отдельные характеристики или наше конкретное поведение, нам необходимо оценивать себя на основе того, что мы ценны просто потому, что существуем. И мы пытаемся видеть других "хорошими", потому что они являются человеческими существами, потому что они живы и имеют способность к наслаждению жизнью. Если Вы, по собственному выбору, решаете общаться с интеллектуально и культурно развитыми людьми, или людьми высокого роста, или с каким-либо еще классом индивидов, наделенным каким-либо привилегированным качеством, - пожалуйста. Но если Вы настаиваете, что только интеллектуалы, одаренные люди или люди высокого роста являются хорошими и ценными людьми, то, - если только Вы четко не представляете себе и не признаете, что данное суждение - целиком Ваш личный произвольный выбор, - Вы ошибаетесь. Вы ошибаетесь с того самого момента, когда не можете подвести под Ваше суждение фундамент объективно и научно доказуемого. Даже если Вы скажете, что большинство согласно с Вами и на Вашей стороне (как делали это Муссолини, Гитлер и другие диктаторы), это только будет доказательством того, что Ваше мнение - популистское, а не того, что оно соответствует действительности.

Итак, люди должны признаваться ценными как таковые (потому что они люди и существуют). Они могут быть хороши относительно осуществления той или иной цели или задачи, так как обладают нужной для этого способностью. Но они не есть эти цели и задачи. Они не есть эта конкретная способность. Если Вы хотите использовать людей в Ваших интересах (например, чтобы иметь с ними высокоинтеллектуальные разговоры), тогда Ваше мнение о тех или иных людях, как о умных, эстетически и культурно развитых и пр. (т.е. , как о подходящих для Ваших целей), верно. Но пожалуйста, не пытайтесь абсолютизировать Ваше желание, чтобы люди обладали теми или иными качествами, и не заявляйте, что люди, ими не обладающие (на Ваш взгляд!) - не достойны, не ценны и не люди. Не путайте отсутствие ценности у других с отсутствием в Вас интереса по отношению к ним.

Это и есть эссенция интеллектуального фашизма: суждение о людях, устанавливающее, не только по отношению к своим "жертвам", но и по отношению к своим приверженцам, что люди самоценны не потому, что существуют, а потому, что они умны, талантливы, компетентны и успешны. Это то же самое, что фашизм политико-социальный, различие лишь номинально.

Тип материала

Библиотека РЭПТ

Статьи

Ромек Е. Что может дать философия психотерапевту? (Неокантианцы, «принцип дополнительности» Н. Бора и античные «практики себя») (2011)

romek — Mon, 04 Apr 2022 09:52:57 +0000

Ромек Е. Что может дать философия психотерапевту? (Неокантианцы, «принцип дополнительности» Н. Бора и античные «практики себя») (2011) romek Mon, 04/04/2022 - 12:52

Ромек Е.А. Что может дать философия психотерапевту? (Неокантианцы, «принцип дополнительности» Н. Бора и античные «практики себя») // Экзистенциальная традиция: философия, психология, психотерапия, 2011, №2 (19), с.147-163.

Если не хочешь быть рабом бесконечных случайностей и если хочешь, чтобы ты свое дело делал не слепо, то вот тогда и занимайся философией и не осуждай ее как бесполезное занятие.
А.Ф. Лосев

Связывает ли нас непреложным законом рок, божество ли установило все в мире по своему произволу, случай ли без всякого порядка швыряет и мечет, как кости, человеческие дела, - нас должна охранять философия.
Луций Аней Сенека

Предисловие книги Дэниела Бурстона и Роджера Фри произвело на меня двоякое впечатление. Как профессиональный философ я обрадовалась появлению еще одной книги, знакомящей читателей с философскими основаниями психотерапии. Имея в виду односторонне позитивистскую («естественнонаучную») ориентацию учебных программ медицинских и, увы, психологических факультетов современных университетов, особенно американских, труд Д. Бурстона и Р. Фри дает психотерапевтам возможность восполнить досадный пробел полученного ими образования, причем качественно и системно. Ведь без основательных знаний в области гуманитарных наук эффективно работать в сфере психотерапии вряд ли возможно.

Вместе с тем, предисловие заставило в очередной раз задуматься о том, почему после выхода «Общей психопатологии» К. Ясперса (1913), «Феноменологической антропологии» Л. Бинсвангера (1947), «Семинаров» Ж. Лакана (1953-1979), «Экзистенциальной терапии» И. Ялома (1980) и других выдающихся книг подобного рода вопрос о том, нужна ли философия психотерапевту, все еще сохраняет свою актуальность. Вспомнились дискуссии международной конференции «Философия и психотерапия», превосходно организованной петербуржскими психотерапевтами в марте нынешнего года . Конференция стала местом долгожданной встречи «практиков» - психологов и психиатров, интересующихся «терапевтическими» ресурсами философии и «теоретиков» - профессиональных философов из России, Литвы, Белоруссии. Два дня работы были насыщены со-бытиями. Т. Щитцова (Вильнюс) и А. Лызлов (Москва) в своих блестящих докладах продемонстрировали концептуальную и мировоззренческую близость идей Кьеркегора, Фрейда и экзистенциальной терапии. Т. Содейка (Каунас) привлек к дискуссии о пользе философии самого Фалеса – того любомудра из Милета, который, засмотревшись на небо в VI в. до н.э., упал в яму и был высмеян за это фригийской плебейкой. Н. Савченкова (Санкт-Петербург) напомнила о роли, которую сыграли в переосмыслении психоаналитического метода философские семинары Ж. Лакана. И. Глухова (Минск) рассказала об исторической встрече М. Хайдеггера с психиатрами в Цолликоне. Ф. Василюк провел «полифоническую» супервизию, предоставив возможность высказать свое мнение о терапевтическом случае и психотерапевтам, и философам.

Тем не менее, при обсуждении докладов, в дебатах «круглых столов», в кулуарах то и дело возникал вопрос: «Что же философия может дать психотерапевту?» Некоторые «практики» задавали его прямо: «Вы сказали, что философия помогает Вам при встрече с клиентом… Хотелось бы знать, каким образом?..». Но гораздо чаще пресловутый вопрос заявлял о себе вежливым (порой ироничным), противопоставлением высокой и прекрасной сферы чистого духа (философии) и реальности терапевтической практики, требующей конкретного метода, интерпретационной модели, структурирования курса терапии, определения его временных рамок и т.п.

«Обучение в сфере профессий, связанных с психическим здоровьем, - пишут Бурстон и Фри, словно бы комментируя эту ситуацию, - все больше управляется политическими и экономическими силами, и становится все более техническим по своей сути. Страховые компании требуют от психотерапии большей объективности, в результате чего все большее распространение получают руководства по документации процесса лечения. По причине растущей уверенности в естественнонаучном подходе значительно недооценивается тот факт, что психотерапия основывается на ряде неявных философских допущений о человеческом опыте. Тем не менее, эти философские допущения часто определяют не только цели, но также задают и общую схему психотерапевтической практики». Увы, в наши дни, приходится снова и снова доказывать, что сфера человеческого опыта, с которой имеют дело психотерапевты, теоретически находится в ведении философии, воспринимаемой многими «практиками» в лучшем случае как мировоззренческий ресурс, способствующий в условиях мультикультурности установлению терапевтического отношения с клиентом (а вдруг он – сторонник Ницше или начитан в экзистенциализме…).

Защищая философские основания психотерапии от натиска «технического» подхода к заботе о душевном здоровье, Бурстон и Фри следуют в своей книге традиции противопоставления «наук о природе» и «наук о духе», уходящей корнями в противоречие психофизиологического дуализма Р. Декарта. В «чистом» же виде она сложилась в конце XIX – начале ХХ вв. в трудах В. Дильтея и неокантианцев Баденской школы.

«Физика, бойся метафизики!»

В то время в результате промышленной революции и стремительного развития опытного естествознания кардинально изменились приоритеты в научной и образовательной сферах: «высшие» факультеты европейских университетов (богословский, юридический и медицинский) утратили свое превосходство. В учебные планы были включены нетрадиционные дисциплины: социальные науки - политология, экономика, государственное управление, а также естественные и технические науки, такие как физика, химия, биология, машиностроение, инженерное дело. Поскольку привычного для нас деления наук на естественные и социально-гуманитарные тогда еще не существовало, перечисленные отрасли знания преподавались наряду с тривием и квадривием на «подготовительном» философском факультете. Причем, как свидетельствуют недавние исследования, в начале XIX в. сколько-нибудь устойчивого деления на дисциплины в рамках учебного плана философского факультета не существовало, ни в отношении профессорских кафедр, ни в отношении учета посещаемости студентами различных курсов . Один и тот же профессор мог читать лекции по физике, метафизике и математике. Тем не менее, с середины XIX в. университеты – в первую очередь немецкие – начали превращаться в научно-исследовательские центры. Во многом это стало возможным благодаря свободе, царившей на факультетах философии: «подготовительный» факультет объединял дисциплины, не предусматривавшие профессиональной подготовки, а, стало быть, и жестких «цеховых» канонов преподавания – стандартных учебных программ и т.п.

Эти перемены открыли простор для исследований в области естественных наук и, вместе с тем, поставили под сомнение научный статус социально-гуманитарного знания. Господствовавшие в то время представления о научности были сформированы позитивизмом – философским учением, возникшим в середине XIX в. Его духовным отцом был О. Конт, которому принадлежит первенство в употреблении самого слова «позитивная», или «положительная», применительно к науке и философии.

Продолжая традицию британского эмпиризма и французского материализма, Конт «открыл» «закон трех стадий»: все области человеческого знания, утверждал он, последовательно проходят в своем развитии три состояния – теологическое, или фиктивное, метафизическое, или отвлеченное, и научное, или позитивное. На теологической стадии разум устремляется к первоначалам вещей, их «сущностям», надеясь достичь абсолютного знания, которое отождествляется с Богом. Явления природы рассматриваются при этом как результат действия сверхъестественных сил. На второй, метафизической, стадии цели познания остаются прежними с тем отличием, что сверхъестественные факторы заменяются абстрактными началами – логическими понятиями «сущности» и «(перво)причины». Наконец, на третьей, позитивной, стадии человеческий разум признает невозможность абсолютного знания, отказывается от поиска сущностей и причин и всецело сосредоточивается на изучении чувственно данных явлений. Основные задачи позитивной науки и философии виделись Конту в следующем:

1) открытии устойчивых отношений последовательности и связи между явлениями,
2) выражении их в строгой (непротиворечивой) логической форме,
3) сведении таких отношений к минимуму в системах классификации.

О. Конт сформулировал символ веры позитивизма, оставшийся неизменным на всем протяжении более чем полутора столетнего существования этого течения. Из него видно, что позитивизм представляет собой разновидность эмпиризма – учения, провозгласившего единственным источником знания опыт, понимаемый как чувственно данное, т.е. ощущение. При этом любое знание, не имеющее коррелята в ощущениях, объявлялось метафизическим и подлежащим незамедлительному исключению из науки.

Войдя в моду, позитивизм изменил приоритеты в научной сфере, точнее зафиксировал их реальное изменение в эпоху Промышленной революции. Высшая наука средневековья теология была объявлена «фиктивной», высшая наука античности философия – «отвлеченной», позитивным, или подлинно научным, оказывалось только эмпирическое естествознание. Несводимое к Его Величеству Факту, относительное, представленное множеством направлений, полемическое по самой своей природе социально-гуманитарное знание представало в этой перспективе «метафизикой» чистейшей воды.

Итак, во второй половине XIX в. философия и гуманитарные науки в целом оказались в затруднительном положении. Их дисциплинарный статус был неясен: в учебных планах философского факультета они соседствовали с естественными, техническими и точными науками по принципу «все, что не преподается на теологическом, медицинском и юридическом факультетах», а их право называться науками было решительно и агрессивно оспорено позитивизмом.

Первая часть проблемы, а именно – хаотичность учебных планов - в конце столетия была разрешена выделением из философского факультета – специальных факультетов, на которых преподавались естественные, а позже и гуманитарные науки. Собственно, оппозиция «наук о духе» и «наук о природе» возникла в сфере образования как попытка зафиксировать своеобразие социально-гуманитарного знания по отношению к знанию естественнонаучному. В Германии дисциплины, изучавшиеся на гуманитарных факультетах, получили название Geisteswissenschaften (науки о духе), а области знания, объединенные естественнонаучным факультетом, – Naturwissenschaften (науки о природе) .

Сложнее обстояло дело с обоснованием научного статуса гуманитарного знания. Поскольку позитивистский канон научности отвечал и законам формальной логики Аристотеля, и представлениям «здравого рассудка», сопоставляющего то или иное утверждение с «опытом», и антиметафизическим настроениям естествоиспытателей , с ним приходилось считаться. Поэтому отстаивание права гуманитарного знания называться научным в конце XIX в. носило апологетический, оборонительный характер, даже в тех случаях, когда в качестве средства защиты использовалась тактика нападения.
Одним из способов решения проблемы стали попытки выстроить социально-гуманитарные науки на фундаменте естественнонаучной методологии. Типичный пример – социобиология, «наука», претендовавшая на объяснение социальной жизни с помощью биологических законов. На деле социобиология стала орудием обоснования социального неравенства (полов, рас) и колониальной политики европейских государств. И то, и другое она объясняла природными (биологическими) различиями между людьми .

Дисциплинарное становление психологии и психиатрии происходило как раз во второй половине XIX в., на пике влияния позитивизма, и нет ничего удивительного в том, что, стремясь обрести научный статус, обе они обратились к концептуальному горизонту биологии - науки о чувственно данных организмах. XIX век был триумфальным для физиологии, успехи которой породили надежду на то, что изучение психики в качестве «функционального комплекса» материального органа - мозга или организма в целом, позволит создать подлинно научное знание о «душе». Так появились «объективная» психиатрия , психофизика, а позже и «экспериментальная наука о сознании» - психология В.Вундта .
Позитивистский канон сформировал самосознание и еще одной новой науки о человеке – психотерапии, зародившейся в начале XX в. в рамках медицинской частной практики. Обосновывая научный статус психоанализа, Фрейд настаивал на фактичности либидинозной энергии, Юнг – архетипов коллективного бессознательного, хотя рассуждения такого рода мирно уживались в их работах иррационалистической логикой, а то и откровенным мистицизмом.

Одним из первых неадекватность физиологической методологии целям изучения психики человека осознал Вильгельм Вундт. Измерение скорости реакций, порога чувствительности, описание ощущений методом интроспекции и т.п. – все это позволяет изучать лишь низшие психические функции (главным образом, – ощущение), в основе которых лежит рефлекторная, первосигнальная регуляция поведения, неспецифичная для человека. Сознание, воля, чувства в их отличии от эмоций – такого рода исследованиями «психики» не затрагивалась вовсе. Вундт пришел к выводу, что высшие функции определяются социокультурным контекстом и поэтому подлежат исследованию описательными методами антропологии, этнографии, культурологии и философии. В 1900-1920 гг. он выпустил многотомный труд «Психология народов», в котором рассматривал развитие психических процессов в их социокультурной обусловленности, объектом его анализа выступили продукты человеческой деятельности – язык, мифология, общественные устои, законы, нормы нравственности и т.п. В итоге новорожденная психология буквально распалась у Вундта на две самодостаточные и методологически независимые части – «экспериментальную» и «культурную». Катализатором этого распада стала неокантианская оппозиция «наук о духе» и «наук о природе».

Итак, попытки придать социально-гуманитарному знанию научный статус путем перенесения в него методологии естественных наук обернулись редукционизмом и породили противоречия, свидетельствовавшие о неадекватности «простых решений».

Философия на баррикадах

В. Дильтей и неокантианцы избрали другую стратегию защиты гуманитарного знания от нападок позитивистов, сделав ставку на обоснование его «особого» статуса. При этом Дильтей отталкивался от главной «аксиомы» позитивистов – любая наука основывается на опыте. «Науки о природе» изучают внешний мир как он предстает в ощущении и восприятии, в центре их внимания – опыт эмпирического изучения природы. Исходя из этого, - пишет Дильтей, - позитивисты «близоруко» и «высокомерно» отказывают в научном статусе гуманитарному знанию . Между тем, науки о духе (философия, психология, история, словесность) тоже базируются на опыте, просто иного рода: они изучают внутренний опыт – переживания субъекта, сферу его сознания и воли и поэтому конституируют самостоятельную сферу знания, которую Дильтей и обозначил термином Geisteswissenschaften. «Еще и не думая исследовать происхождение духовной сферы, - разъясняет он, - человек обнаруживает в своем самосознании такую суверенность воли, такое чувство ответственности за свои действия, такую способность все подчинять своей мысли и всему противостоять в неприступной крепости своей свободы, которые отделяют его от всей природы. Внутри природы он поистине ощущает себя … imperium in imperio. И поскольку для него существует лишь то, что стало фактом его сознания, в этом самодеятельном внутреннем духовном мире – вся ценность, вся цель его жизни, а в создании духовных реальностей – весь смысл его действий» .
Свобода воли человека - проявление самой жизни, которую Дильтей, рассматривает как стихийный иррациональный процесс самоутверждения, ускользающий от классифицирующего рассудка. Жизнь невозможно объяснить, можно лишь пытаться понять ее индивидуальные – уникальные и своеобразные - проявления. В качестве альтернативы естественнонаучной методологии Дильтей предлагает эмпатию и описание психических феноменов. Потому «понимающая психология» провозглашается им не только «наукой о духе», но и методологической основой социально-гуманитарного знания.

Именно Дильтей положил начало противопоставлению естественных и гуманитарных наук, которые и в наши дни рассматриваются его последователями как несовместимые исследовательские перспективы.
Неокантианцы - В. Виндельбанд, Г. Риккерт и др. углубили оборонительный ров, возведенный Дильтеем вокруг «наук о духе». Они использовали логику И. Канта, противопоставившего природу - мир чувственно данных явлений, подчиняющихся причинно-следственным зависимостям (законам), и культуру – мир созданных человеком ценностей, утверждающих свободу его воли. В соответствии с этой логикой, В. Виндельбанд предложил назвать «науки о природе» номотетическими (nomos – греч. закон), т.е. науками, открывающими объективные законы. Гуманитарное же знание обращено к единичным и неповторимым проявлениям человеческого духа, а их, выразить законами невозможно (закон Виндельбанд рассматривал как повторяемость линейной связи «Если А, то В»). Поэтому в отличие от «наук о природе» «науки о духе» должны использовать описательные методы, позволяющие понять смысл поведения человека и феноменов культуры. Однако Виндельбанда не удовлетворял «психологизм» Дильтея, и он предложил опираться не на иррациональную интуицию и эмпатию, а на (вполне рациональный) анализ системы ценностей, лежащей в основе всех проявлений человеческого духа. Гуманитарные науки Виндельбанд назвал идиографическими (idios – греч. своеобразный, grapho – греч. пишу), т.е. «описывающими конкретные случаи», описательными. Номотетические и идиографические методы, утверждал он, не имеют общего фундамента, являются взаимоисключающими: либо объяснение либо понимание.

Противопоставив гуманитарные науки естественным и по предмету, и по методу, Дильтей и неокантианцы вывели их из под огня критики позитивистов. Эмпирический критерий оказывался неприложимым к этим наукам в виду их «особого» научного статуса.

В начале XX в. аргументация неокантианцев была использована для обоснования «субъективной» психологии и психиатрии. Именно к ней прибег В. Вундт, заявивший о существовании двух методологически независимых психологий, К. Ясперс противопоставивший в 1913 г. психиатрической нозологии «Общую психопатологию», в которой описывались субъективные переживания пациентов, К.Г. Юнг, Э. Шпрангер и др.

Однако очень скоро вскрылся Пирров характер этой победы. Неокантианская логика параллелизма лишь усилила недоверие естествоиспытателей к «наукам о духе», инициировала дисциплинарный кризис психиатрии и психологии, породила методологические проблемы в психотерапии, заявляющие о себе и в наши дни вопросом: «Что может дать философия практикующему психотерапевту?».

Прежде всего, эта логика воспроизводит картезианское противоречие, а именно, представление о двойственной природе человека – души в теле. Материальное тело живет, развивается, болеет по физиологическим законам, а имматериальная душа движима свободой воли, ценностями и культурными смыслами, не подчиняющимися принципу детерминизма. Поскольку между ними нет ничего общего, даже границы, которая соединяла бы их, неизбежно возникает вопрос: а как же душа и тело взаимодействуют в человеке? Вопрос этот, исходящий из того очевидного факта, что человек не состоит из двух «половинок», а представляет собой единое - мыслящее, чувствующее и волящее - тело, включенное в систему социокультурных отношений с другими людьми, не имеет ответа в рамках неокантиантской логики. По замечанию Л. Бинсвангера, душа рассматривается неокантианцами «как нечто нейтрально существующее (vorhanden) в теле или с телом» . Дихотомия «духа и материи» проходит через всю историю психиатрии и психологии, раскалывая их на две части - «научную» и «понимающую». Понимающая психология представляет собой, подчеркивает Бинсвангер, не преодоление биологической психиатрии, а ее «свое-иное», противоположность. Обе они - лишь равно ограниченные «тематизации» человека .

Впрочем, нет «худа без добра»: спровоцированный неокантианством дисциплинарный кризис «наук о душевной субъективности» обратил психиатров и психологов к философии, в ведении которой картезианское противоречие находилось с XVII в. и было разрешено в XIX-м немецкой классической философией. В психотерапию решение проблемы «связи» души и тела, ставшее возможным благодаря логике, отправляющейся от конкретной целостности (to Holon) человеческого существования, вошло через «Бытие и время» М. Хайдеггера. Как известно, эта книга, а точнее ее осмысление психиатрами, потребовавшее от них углубленного знакомства с учениями Парменида, Платона, Канта, Гегеля, Ницше, Кьеркегора, Гуссерля, произвела настоящую революцию в психиатрии. Л. Бинсвангер, М.Босс, Р. Лэйнг, И. Ялом и др. обнаружили в экзистенциальной антропологии М. Хайдеггера идеальный «концептуальный горизонт» психотерапии, в пределах которого «человек не классифицируется по категориям (естественнонаучным или каким-либо иным), а понимается, исходя из перспективы его собственного - человеческого - бытия ... Здесь психическое заболевание не объясняется с точки зрения нарушений либо функции мозга, либо биологической функции организма и не понимается в соотнесении с жизненным циклом развития. Оно описывается, скорее, в его связи со способом и образом конкретного бытия-в-мире» .

Другой изъян «неокантианской защиты» был преодолен в психотерапии в меньшей степени. Отстаивая научный статус социально-гуманитарных наук, В. Дильтей, В. Виндельбанд, Г. Риккерт и их сторонники отождествляли естествознание (Science) c позитивистским представлением о нем. Поэтому их протест против позитивизма обернулся размежеванием с «науками о природе» и отрицанием существования законов в гуманитарном знании. К сожалению, той же позиции придерживался Хайдеггер, и продолжают придерживаться в наши дни сторонники экзистенциально-феноменологического подхода в психотерапии.

«Возможно, физику и легко сохранить необходимую дистанцию с объектом исследований во время наблюдения за движением атомов, - замечают Альфред Притц и Хайнц Тойфельхарт, - но для психотерапевта самым важным является именно отличное от общих принципов субъективное содержание смысла, ибо без него уж никак не обойтись. Представление о том, чтобы поставить исследуемого человека, словно атомы, камни, органические и неорганические субстанции, в отношение подопытности к другому человеку, исследователю, оказывается неуместным» .

«Неуместным», «объективирующим» с этой точки зрения выглядит не только попытка бихевиористов втиснуть поведение человека в формулу «стимул>реакция», но и любой поиск закономерных, т.е. объективных, связей, определяющих развитие человеческой личности, в том числе патологическое. Такая установка вызывает недоверие к экзистенциально-феноменологическому подходу врачей, психологов, психотерапевтов, получивших естественнонаучное образование: и этот подход, и философия, к которой он апеллирует, предстают в ее свете адептами индетерминизма и субъективизма.

Итак, позитивисты, а вслед за ними и их оппоненты (неокантианцы, сторонники экзистенциально-феноменологического подхода в психотерапии) утверждают, что законы, открываемые наукой, представляют собой однозначные причинные зависимости - «если А, то В». Раз в «науках о духе» таких зависимостей не существует, значит, они - и не науки вовсе или «особые» науки, не нацеленные на изучение законов. Однако принцип «линейной причинности» противоречит логике не только гуманитарного, но и естествознания. Он имеет силу разве что в узких рамках ньютоновской механики…

Это обстоятельство было обнаружено еще сто лет назад – в ходе осмысления революционных открытий естествознания конца XIX – начала XX вв. Эволюционная теория Дарвина, закон превращения энергии, формулировка биогенетического закона, теории функций и множеств в математике, неевклидовы геометрии, установление «болезней материи» - рентгеновского излучения и радиоактивности, создание Эйнштейном теории относительности, обнаружение химиками того факта, что жизнь на земле есть процесс синтеза гигантских молекул полимеров, сопровождаемый одновременно «деструкцией» и «стабилизацией», «старением» и рождением нового, открытие И.И. Мечниковым лейкоцитов как средства деструктурирования болезнетворных микробов, проникающих в организм, - все это обусловило переход европейской науки от механистического детерминизма и связанного с ним линейного мышления к релятивизму и нелинейному мышлению. Особую роль в этом переходе сыграл принцип дополнительности Н. Бора, опровергавший представление об объективности и надежности методологии физики. Классическая теория предполагала, что физическое явление можно рассматривать, не оказывая на него принципиально неустранимого влияния.

«...Открытие универсального кванта действия, - заявил Н. Бор на Международном физическом конгрессе в Комо, - привело к необходимости дальнейшего анализа проблемы наблюдения. Из этого открытия следует, что весь способ описания, характерный для классической физики (включая теорию относительности), остается применимым лишь до тех пор, пока все входящие в описание величины размерности действия велики по сравнению с квантом действия Планка. Если это условие не выполняется, как это имеет место в области явлений атомной физики, то вступают в силу закономерности особого рода, которые не могут быть включены в рамки причинного описания... Этот результат, первоначально казавшийся парадоксальным, находит, однако, свое объяснение в том, что в указанной области нельзя более провести четкую грань между самостоятельным поведением физического объекта и его взаимодействием с другими телами, используемыми в качестве измерительных приборов; такое взаимодействие с необходимостью возникает в процессе наблюдения и не может быть непосредственно учтено по самому смыслу понятия измерения.

Это обстоятельство фактически означает возникновение совершенно новой ситуации в физике в отношении анализа и синтеза опытных данных. Она заставляет нас заменить классический идеал причинности некоторым более общим принципом, называемым обычно «дополнительностью».
Получаемые нами с помощью различных измерительных приборов сведения о поведении исследуемых объектов, кажущиеся несовместимыми, в действительности не могут быть непосредственно связаны друг с другом обычным образом, а должны рассматриваться как дополняющие друг друга» .

Закон – это вовсе не однозначное причинно-следственное отношение, но гораздо более сложная специфическая зависимость, обусловливающая возникновение и развитие явлений в рамках определенной системы. Поскольку системы бывают разными – механическими, химическими, биоценотическими, социокультурными и т.п., постольку и законы в них действуют разные. В этом смысле попытки понять (или объяснить) расстройства личности на основе физиологических законов так же некорректны и бесплодны, как и попытки выразить «поведение» органических молекул с помощью законов Ньютона. Но это никоим образом не означает, что в психотерапии и химии не существует законов, и уж, тем более, что они не являются науками.

На протяжении своего столетнего существования психотерапия успешно изучала и концептуализировала закономерности возникновения и преодоления психических расстройств. И огромную помощь в этом ей оказывала философия, предметом исследования которой были и остаются социокультурные исторически обусловленные закономерности развития личности. В «Критике чистого разума» Кант обобщил предметное поле философии знаменитым вопросом: «Что такое человек?», т.е. «Что я могу знать?», «Что я должен делать?» и «На что я могу надеяться?»
Ну, как же психотерапия может обойтись без философии?

Постскриптум (античные корни психотерапии).

За много столетий до того, как разгорелись споры о концептуальных основаниях психотерапии, философия успешно выполняла функцию врачевания человеческих страданий. В Римской империи I-II вв. она стала сильнодействующим практическим средством, превратилась в целый социальный институт «заботы о себе» или «культуры себя». Первооткрывателем этой культуры был Мишель Фуко.
Фуко всегда интересовали «прикладные» аспекты гуманитарных наук. Какую роль играют эти науки в политической, социальной, частной жизни людей? Зачем производилось знание о человеке? Что лежало в основе теоретического интереса к нему в разные периоды европейской истории, и как утилизовалось антропологическое знание. Ответы на эти вопросы он искал всю жизнь.

Многолетние исследования привели его к неутешительному выводу: со времени своего социального становления в классической античности гуманитарное знание выступало основой политики господства над индивидом, перерабатываясь во все более изощренные технологии власти над его телом, душой и духом. Иными словами, знание, извлекаемое из человека, использовалось в европейской истории, особенно в Новое время, для эффективного его подавления. В этом контексте изучение человека, и тем более практическое применение знаний о нем, приобретало сомнительный, политически ангажированный характер. Не только психиатрия, но и психология, и психотерапия рассматривались Фуко и его многочисленными последователями в качестве репрессивных практик.

И вот в конце жизни, изучая сочинения Эпиктета, Сенеки, Плутарха, Марка Аврелия, он обнаружил новую сферу применения знаний о человеке – приватную, центрированную на его индивидуальной судьбе, душевном состоянии, личностном росте, покое и безмятежности. В отличие от антиковедов классической школы Фуко увидел в эллинистической философии не столько «исторически определенную форму морализма» и «субъективизма», сколько первый опыт построения себя, нечто имеющее непосредственное отношение к внутреннему миру современного индивидуализированного субъекта. Такой субъект зародился как раз в Римской империи, разрушившей полисную систему и гражданскую солидарность греков. Фуко убедительно доказал, что дневники, письма и беседы стоиков I-II вв. обобщали обширную и тщательно разработанную социальную практику, представленную помимо философских трактатов разнообразными социокультурными технологиями, общественными институтами и учреждениями. Эту практику, а точнее, - сферу отношений между людьми, сложившуюся вокруг нее в греко-римском мире, он и назвал «культурой себя». В ее пределах потенциал философско-антропологического знания впервые был использован исключительно в интересах конкретного человека, для полноценного развития его личности.

Результатом этого открытия стало переосмысление Фуко практических приложения наук о человеке. «…Поскольку мой проект касался знания о субъекте, - заявил он в лекции, прочитанной в Калифорнийском университете 17 ноября 1980г., - я полагал, что техники господства важнее прочих, хотя и остальные не стоит исключать. Однако … я все больше осознавал, что в любом обществе, каково бы оно ни было, существует еще один тип техник: техники, позволяющие индивидам самостоятельно совершать определенное число операций над своими телами, над своими душами, над своими мыслями, над своими поступками с целью трансформации себя, преобразования себя и достижения состояния совершенства, счастья, чистоты, сверхъестественной силы и т.д. Назовем эти техники техниками или технологиями себя» .

Содержательно многие эллинистические «техники себя» были заимствованы из классической античности и остались неизменными в христианских практиках отшельничества, аскезы, монашества, старчества. Однако со стороны цели – освоения отдельным человеком «искусства существования», они беспрецедентны и уникальны не только для древнего мира, но для всей истории человечества вплоть до XX в. Я полагаю, что «культура себя» стоиков, превратившая ресурсы классической философии в гуманитарную технологию совершенствования себя, является прообразом психотерапии, ее социальной, теоретической и «технологической» матрицей. Именно психотерапия реализует в современном мире принцип «заботы о себе», замещенный в европейской философии Нового времени, особенно после Канта, другим принципом – «Познай себя!»

Фуко вряд ли согласился бы с этим тезисом. Он отождествлял психотерапию с психоанализом, усматривая в последнем преемника, с одной стороны, психиатрии, а с другой – христианской традиции, сделавшей «отречение от себя условием спасения» и парадоксальным образом превратившей самопознание в способ «отречения от себя» .

Важнейшие особенности эллинистических «практик себя» таковы:

1. Их основой выступала философия.
Эллинистическая «культура себя» изначально возникла в качестве философского праксиса, гуманитарного приложения классической философии. И стоики, и эпикурейцы считали занятия философией необходимым и достаточным условием заботы о себе, подчеркивая при этом, что изучать ее следует не умозрительно, а практически, на уровне образа жизни. «Философия – не лицедейство, годное на показ толпе, - пишет Сенека Луцилию, - философом надо быть не на словах, а на деле. Она не для того, чтобы приятно провести день и без скуки убить время, нет, она выковывает и закаляет душу, подчиняет жизнь порядку, управляет поступками, указывает, что следует делать и от чего воздерживаться, сидит у руля и направляет среди пучин путь гонимых волнами. Без нее нет в жизни бесстрашия и уверенности: ведь каждый час случается так много, что нам требуется совет, которого можно спросить только у нее» .

Из «самой бесполезной» науки о первых причинах и началах философия превратилась у стоиков в «лечебницу души» (iatreion), располагающую разнообразными средствами врачевания страданий человека. Смысл ее существования эллинистические философы видели в том, чтобы вести «к счастью, к неподверженности страстям и к благоденствию» каждого, обратившегося к ней человека.

2. Краеугольным камнем эллинистических «практик себя» было понятие свободы воли, введенное в философский вокабуларий Эпиктетом. Это понятие многозначно и вызывает трудности при переводе. ?????????? – «предвыбор», «предпочтительный выбор» трактуется Эпиктетом и его римскими сподвижниками как цель преобразования себя, как способность человека принимать решения и нести за них ответственность, избавляться от страстей и достойно принимать неизбежное, изменять то, что зависит от него, действовать соответственно обстоятельствам, согласуя свои поступки с собственными убеждениями и целями.
И в своих философских основаниях, и в практическом осуществлении «культура себя» была антидогматичной. Она предостерегала от слепого следования нормам, правилам, представлениям, заветам и т.п., даже если большинство Сената или сам Цезарь считали их единственно верными. Для того и дан человеку разум – этот бесценный дар Бога, чтобы, научившись «пользоваться» им, он мог делать «правильный», т.е. ответственный и нравственно оправданный выбор. Поскольку же занятия философией образовывают разум, они являются главной «практикой себя».

«Для существа, обладающего разумом, невыносимо только неразумное, а разумное выносимо, - разъясняет Эпиктет. …Однако разумное и неразумное у одного оказывается одним, у другого другим, так же как и благо и зло, полезное и неполезное. Поэтому, главным образом, нам и нужно образование, чтобы мы научились применять общее понятие о разумном и неразумном к частным случаям согласно природе. А для суждения о разумном и неразумном каждый из нас исходит не только из ценностей того, что относится к внешнему миру, но и того, что каждому из нас к лицу» .

3. Важнейший принцип «искусства существования» был сформулирован Эпиктетом: «Людей расстраивают не события, а то, как они их воспринимают». Страсти, или болезненные эмоции возникают на почве ложных представлений, убеждений и ценностей человека, преломляющих жизненные обстоятельства таким образом, что они становятся поводом для страданий. Страсти – а стоики разработали одну из наиболее полных классификаций невротических эмоций - результат ошибок разума. А значит любой человек, скорректировавший свое мировоззрение с помощью размышления, занятий философией и других «практик себя», способен достойно принимать как дары, так и удары судьбы. «Люди затрудняются, беспокоятся и волнуются, - говорил Эпиктет, - только тогда, когда они заняты внешними делами, от них не зависящими. В этих случаях они тревожно спрашивают себя: что я стану делать? Что-то будет? Что из этого выйдет? Как бы не случилось того или другого? Так бывает с теми, кто постоянно заботится о том, что им не принадлежит. Наоборот, человек, занятый тем, что от него самого зависит, и полагающий свою жизнь в работе самосовершенствования, не станет так тревожить себя. Если бы он и стал беспокоиться о том, удастся ли ему держаться истины и избегать лжи то я сказал бы ему:
— Успокойся: то, что тревожит тебя, находится в твоих собственных руках. Гляди только зорко за своими мыслями и поступками и старайся всячески исправлять себя.

Куда тогда денутся все эти беспокойные вопросы о том, как бы не случилось того или другого? То, что случится, не в твоей воле, а жить по добру или по злу — в твоей воле. Никто не помешает тебе, что бы ни случилось с тобою, поступать всегда и во всем сообразно с правдой и добром. Так и не говори: что-то будет? Все, что ни случится, ты обратишь себе в поучение и пользу» .

Именно этот принцип определяет стратегию психотерапевтической деятельности в наши дни.

4. В рамках стоической «культуры себя» было созданы разнообразные социокультурные практики, позволяющие человеку изменять свое эмоциональное состояние и всю систему поведения.
В практиках самосовершенствования широко использовались этические и метафизические учения, логика, диалектика, сократический диалог, риторические техники, жизнеописания великих философов, телесные и аскетические упражнения и т.п.

Весь этот арсенал плодотворно применяется в современной психотерапии и, прежде всего, в гуманистической терапии разных направлений. И это – прекрасный пример того, что может дать философия психотерапевту.

Ссылки по тексту

Лосев А.Ф. В поисках смысла (из бесед и воспоминаний) // Лосев А.Ф.Страсть к диалектике. С.29.

Сенека Луций Аней. Нравственные письма. М., 2003. С.61.

Международная конференция «Философия и психотерапия», Санкт-Петербург, 19-20 марта 2011г. http://appme.ru/edu/55http://appme.ru/edu/55

Традиционно на подготовительном философском факультете изучались «семь свободных искусств» (septem artes liberales): освоив тривий – грамматику, риторику и основы диалектики, студенты получали степень бакалавра и приступали к изучению квадривия - философии, арифметики, геометрии, астрономии и теории музыки. После присвоения степени магистра искусств, они могли продолжить обучение на одном из высших факультетов.

Шнайдер У.И. Преподавание философии в немецких университетах в XIX в. // Логос, 2004, №№ 3-4 (43).

Там же.

Суть этих настроений выражена афоризмом, приписываемым И. Ньютону: «Физика, бойся метафизики!»

Подробнее см.: Бем. С.Л. Линзы гендера. Трансформация взглядов на неравенство полов. М., 2004. С. 39-77.

Подробнее см.: Ромек Е.А. Психотерапия: рождение науки и профессии. Ростов н/Д, 2005. С. 86-98.

Подробнее см.: Шульц Д., Шульц С. История современной психологии.СП, 2002. С. 67-115.

Дильтей В. Введение в науки о духе // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX-XX вв. М. 1987. С.110.

Там же.

Бинсвангер Л. Бытие-в мире. М., 1999. С.84

Там же.

Там же. С.65-66.

Притц А., Тойфельхарт Х. Психотерапия - наука о субъективном // Психотерапия: новая наука о человеке. М.; Екатеринбург, 1999. С. 20.

Бор Н. Избранные научные труды. В 2-х томах. Т.2. М., 1971. С.30.

Фуко М. О начале герменевтики себя // Логос. 2008, №2. С.72.

Фуко М. Технологии себя // Логос. 2008, №2. С. 102-103.

Сенека Л.А. Нравственные письма к Луцилию. М. 2003. С.50-51.

В «Метафизике» Аристотель так определяет философию: «…все другие науки более необходимы, нежели она, но лучше нет ни одной». Аристотель. Соч. в 4 т., т.1. С.70.

Эпиктет. Беседы // http://www.gramotey.com/?open_file=1269035725#TOC_id3842182

Среди них - скорбь, страх, жалость, зависть, ревность, соперничество, тоска, тревога, безысходность, горе, смятение томление, враждебность, упрямство, гнев, ненависть, ярость и др.

Эпиктет. В чем наше благо? // http://psylib.org.ua/books/epikt01/txt01.htm#7

Тип материала

Библиотека РЭПТ

Статьи Ромек Е.

Статьи

Год публикации

2011.00

Эллис А. Концепция самооценки. (1998)

romek — Mon, 04 Apr 2022 05:48:12 +0000

Эллис А. Концепция самооценки. (1998) romek Mon, 04/04/2022 - 08:48

Эволюция психотерапии. Т. 2. «Осень патриархов»: Психоаналитически ориентированная и когнитивно-бихевиоральная терапия. – М.: Класс, 1998. – С. 206 – 207. 34

…Наша концепция отличается от концепций Натаниэля Брандена и большинства других людей, которые неверно, по нашему мнению, утверждают, что человек, высоко оценивающий себя, относится к себе с уважением и является психически здоровым, а человек, ненавидящий себя, болен. Последнее действительно верно, но мы считаем, что и в высокой самооценке нет ничего хорошего. Мы согласны с Карлом Роджерсом, который, считает важным «безусловно положительное отношение».

Сторонникам РЭТ вообще не нравится слово «оценка», поскольку мы считаем, что люди не могут оценивать самих себя. Оценивать любое качество, любое поведение, любое действие можно только в свете ваших целей. Если вы хотите без опасности для своей жизни перейти дорогу, вам следует посмотреть налево и направо и убедиться, что машины не находятся от вас в опасной близости. Если вы хотите, чтобы вас задавила машина, то правильнее будет вообще не смотреть по сторонам. Какая бы цель перед вами ни стояла, если вы планомерно движетесь к ней и в конечном итоге достигаете её, значит, вы вели себя правильно; если же вы действуете во вред себе, своим целям и интересам и, как сказал Альфред Адлер, противоречите интересам своей социальной группы (что, в конце концов, прямым или косвенным образом отразится и на вас) значит, вы ведёте себя неправильно. Но нельзя сказать, что я хороший человек потому, что я правильно себя веду. А именно это на самом деле и говорит Натаниэль Бранден: «Я компетентен, я знаю, что делаю, я виду себя правильно, значит, я в порядке». Потому что тогда, если вы окажетесь некомпетентным (а это непременно когда-нибудь произойдёт – ведь нет людей непогрешимых), когда вы что-то сделаете плохо или совершите неэтичный поступок, вы снова превратитесь в ничтожество. Своим клиентам я в качестве иллюстрации привожу историю жизни Томаса Игена, которые в 28-летнем возрасте написал роман «Мистер Робертс». Его книга очень хорошо продавалась. По ней поставили фильм, в котором играл Генри Фонда. Автор получил гонорар, исчислявшийся миллионами, и покончил с собой. То же самое сделал другой автор романов – Росс Рокридж. Малькольм Лаури довёл себя до смерти чрезмерным потреблением алкоголя. Все эти люди боялись, что не смогут повторить свой успех.

Поэтому, даже когда вы говорите себе: «...значит, я в порядке», – вы подразумеваете, что должны продолжать добиваться успеха. Как заметил Эрик Берн, говоря, что вы в порядке, вы предполагаете, что не в порядке другие. Вы не сможете по-настоящему принять себя до тех пор, пока не займёте позицию «Я в порядке; ты в порядке», которая радикально отличается от предыдущей. В РЭТ мы говорим: «Все люди в порядке просто потому, что они живут на свете и потому, что они – люди». Но с философской точки зрения это всего лишь допущение, которое очень трудно доказать. Однако на практике оно работает. И всё же мы считаем, что ещё лучше такое философское решение: никто ни «в порядке», ни «не в порядке». Люди могут оценивать свои поступки и дела ради собственного удовольствия – не ради оправдания, а именно ради удовольствия. А себя, свою сущность лучше не оценивать вообще. Пусть человек оценивает только свои поступки и дела – это мы называем принятием себя.

Это почти то же самое, что «Я в порядке; ты в порядке» Эрика Берна, и безусловно положительное отношение Карла Роджерса. Но мы считаем, что безусловному принятию следует учить, поскольку людям очень трудно отказаться от оценивания себя. Я уверен, что люди весьма склонны перескакивать от утверждения: «Я хорошо поступил» – к утверждению: «Я хороший человек» – или же говорить себе: «Я плохо поступил, следовательно, я плохой человек». Поэтому-то их полезно учить стараться не оценивать себя вообще, давая оценку только тому, что они делают. Человек может с полным правом оценивать своё умение жить и сказать себе: «Я умею жить, потому что я живу и радуюсь жизни; а если бы я совсем не мог быть счастливым (а это случается очень-очень редко), тогда жизнь не была бы хороша. Но я - это не только мои качества; я – это я, это цельная личность со всеми её свойствами, поступками и делами, и все они могут меняться. Поэтому мне лучше оценивать только свои поступки, а не себя в целом. Принятие себя означает, что я живу. Теперь посмотрим, как у меня это получится». В РЭТ «Я» или личность вообще не оцениваются – оценка даётся только поведению человека.

Тип материала

Библиотека РЭПТ

Холмогорова А., Гаранян Н.: Эмоциональные расстройства и современная культура (1999)

romek — Sun, 03 Apr 2022 12:45:10 +0000

Холмогорова А., Гаранян Н.: Эмоциональные расстройства и современная культура (1999) romek Sun, 04/03/2022 - 15:45

А.Холмогорова, Н.Гаранян: ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ РАССТРОЙСТВА И СОВРЕМЕННАЯ КУЛЬТУРА

на примере соматоформных, депрессивных
и тревожных расстройств

Московский психотерапевтический журнал, 1999, №2, с. 61-90

После того как психотерапия занималась влиянием когнитивных и поведенческих процессов, прояснением бессознательных конфликтов, изменением способов коммуникации и системными интеракциями, пришло время неотлагательно и более интенсивно заняться эмоциями".

(Н. Петцольд, 1995, с.12)

Приведенное высказывание одного из ведущих западных психотерапевтов не является типичным для современной западной литературы по психотерапии и психологии. Звучащий в нем призыв, скорее, отражает просто реальный дефицит внимания к эмоциям как одному из измерений человеческого существования. Между тем представляется, что именно эмоциональная сфера, как во времена З. Фрейда сексуальная, становится наиболее патогенной зоной в современной культуре. И это наблюдение можно встретить у некоторых авторов, прежде всего психотерапевтов, работающих в тесном и глубоком контакте с другими людьми и наблюдающими меняющиеся тенденции их внутренних конфликтов и проблем: "Я считаю, что так называемые негативные чувства слишком часто вытесняются, что приводит к личностным проблемам, физическим недомоганиям и латентным депрессивным состояниям. Патриархальные установки, реализуемые в нашей культуре, заставляют многих людей бессознательно прибегать к героическим средствам для переработки травмирующего опыта и героическим решениям возникших в результате этого опыта проблем. По этой причине болезненные переживания зачастую слишком быстро исчезают из нашего сознания, и мы перестаем осознавать наше страдание. По моему опыту и убеждению, нам нужно научиться принимать так называемые негативные чувства и эмоции и разрешать себе выражать их. Мне кажется, что мы должны вновь приучить себя к материнскому принимающему отношению к своей эмоциональной боли, только это принесет и облегчение, и изменение" (Asper, 1986, с.2).

ЭМОЦИИ И ПСИХОТЕРАПИЯ

Традиционно, начиная с Фрейда, психотерапия выполняла функцию "лейкоцита культуры", и сексуальная революция во второй половине XX века во многом произошла благодаря революционным работам Фрейда, доказавших патогенную роль сексуальных запретов в происхождении неврозов. "Сексуальная революция уменьшила вытеснение сексуальности в целом, а противозачаточные таблетки способствовали женской эмансипации и позволили женщинам претендовать на большее сексуальное самоопределение. Как и предсказано психоаналитической теорией, стало меньше случаев заболеваний истерией. Похоже, что конфликты сегодня, скорее, проявляются на эдиповом уровне, а не развиваются в структуры "Сверх-Я" (Томэ, Кехеле, 1997, с.81).

Однако, освободив человечество от тяжелых истерических расстройств, ортодоксальный психоанализ в немалой степени способствовал формированию новой "невротической личности нашего времени". Вернув человеку его сексуальность, он помог ему освободиться от чувств. Сексуальность, выпущенная из Тартара бессознательного, уменьшила число сексуальных неврозов, зато печальная участь вытеснения все больше теперь постигает эмоции как класс явлений внутренней жизни, важнейшую и неизменную часть человеческой сущности . Пренебрежение эмоциональным воспитанием и эмоциональными аспектами жизни ведет к все большему распространению расстройств так называемого аффективного спектра: соматоформных, депрессивных, тревожных, нарушений пищевого поведения и т.д.

Но каким именно образом психоанализ способствовал формированию homo-razionalicus? Можно выделить несколько установок психоанализа, роль которых в этом отношении оказалась решающей.

Отказ от собственных чувств терапевта в виде беспощадной борьбы с ними в форме контрпереноса. "Требование преодолеть невротические конфликты, и особенно их проявления по отношению к пациенту в контрпереносе, привело к откровенно фобическому отношению аналитиков к своим собственным чувствам" (Томэ, Кехеле, 1997, с. 132). Если, к тому же, учесть, что психотерапевт всегда является до некоторой степени моделью для своего пациента, то выводы напрашиваются сами собой. Позднее, вопреки сопротивлению наиболее ортодоксальной части своего профессионального сообщества, психоаналитики приложили определенные усилия для реабилитации контрпереноса, так как пришли к выводу, что "...фобическое избегание чувств, которое предполагала теория Фрейда, имело несчастливые последствия, за исключением собственных случаев Фрейда, так как последний применял свои правила гибко" (там же, стр.147). Однако и поныне приходится сталкиваться с аналитиками, подчеркивающими свою дистанцированность, сдержанность и контроль над чувствами.
Трактовка большинства эмоций в качестве трансферентных и ценность освобождения от этих чувств самого пациента, как связанных с переносом. В ортодоксальном психоанализе отрицается реальность отношений, возникающих между пациентом и психоаналитиком: они рассматриваются в виде модели детских отношений пациента, что и находит отражение в понятии переноса. Подобная направленность работы ведет к формированию подсознательной убежденности, что всякие эмоции и чувства вторичны, сравнительно с ранним детским опытом, поскольку они возникают лишь вследствие переноса. Выдвинув на первое место в выздоровлении пациента его осмысление старых отношений на основе переносных чувств к аналитику, ортодоксальный психоанализ явно недооценил роль нового эмоционального опыта, возникающего в процессе лечения.
Именно это последнее – сверхценность рацио и рассмотрение аффектов как чего-то такого, от чего следует избавиться, переоценка интрапсихических отношений в работе и недооценка интерпсихических, также в немалой степени способствовали элиминированию эмоций из жизни современного человека.

Конечно, современный психоанализ отошел от столь ортодоксальной постановки вопроса, которая здесь намеренно заострена. Прекрасный учебник Томэ и Кехеле по современному психоанализу содержит богатую, тонкую и смелую критику многих положений ортодоксального анализа. Авторы подчеркивают ошибочность, и даже опасность, трактовки всех эмоций и наблюдений пациента только лишь как результатов переноса. Ведь определенная часть такого рода переживаний может соответствовать реальности, и тогда отрицание их психоаналитиком способно привести к расшатыванию чувства реальности у пациента и утрате им ощущения, что его эмоции – не иллюзия и не связаны с трансфером. "Пациент не только чувствует, что тот или иной вопрос может не приветствоваться, – его критические и реалистические наблюдения нередко действительно не приветствуются. Нельзя должным образом работать с этими проблемами, если собственный нарциссизм препятствует признанию правдоподобности реалистических наблюдений" (там же, стр.126). Вообще-то, упрощая суть вопроса, следует согласиться с авторами, что лечит правда, – о роли подлинных чувств и их полного принятия много писал К.Роджерс. Хочется выразить сожаление, что сам психоанализ как научная школа развивается, зачастую игнорируя реальность в виде существования других психотерапевтических школ и направлений. Этот упрек, кстати, находит подтверждение в исследовании португальских психотерапевтов (Васко, Гарсиа-Маркес, Драйден, 1996). Полученные ими данные убеждают, что из всех направлений психотерапии труд нее всего справляются с ситуацией расхождения между профессиональными ценностными ориентациями и установками базовой школы именно психоаналитики, которые, в отличие от представителей других школ, не решаются идти по пути интеграции и частичного изменения своего подхода.

Образ психоаналитика как человека рационального, самодостаточного, всезнающего и всемогущего долго служил эталоном для многих поколений больных и здоровых потребителей психоанализа. И хотя данный образ постепенно меняется в современном психоанализе, происходит это не столь уж явно для стороннего взгляда. В нашей же стране, возрождающей психоанализ в государственном масштабе (см. указ Б. Ельцина о возрождении и развитии психоанализа в России), при явном дефиците современной литературы и горького, но необходимого опыта осмысления ошибок, существует реальная опасность заучивания дурного старого образца этого учения.

Мы не случайно столь подробно остановились на негативном влиянии самой психотерапии и психотерапевтов в плане формирования современной невротической личности. Было бы несправедливо приписывать это влияние целиком и полностью психоанализу в его классическом варианте. В гораздо большей степени игнорирует эмоциональную природу человека классическая бихевиоральная терапия, сводящая процесс воспитания и лечения к (+) и (–) подкреплению. Фобическое отношение к эмоциям отца бихевиоризма Д.Уотсона, проявившееся, в числе прочего, в воспитании собственных детей, хорошо известно (Шульц, Шульц, 1998). Книга Б.Уотсона "Психологическое воспитание ребенка" произвела значительный эффект на культуру воспитания в Америке. Однако именно потому, что влияние психоанализа на эмоциональную жизнь современного человека далеко не столь однозначно, мы решили остановиться на нем подробнее. Так или иначе, невротическая личность нашего времени, нарцистически и индивидуалистически настроенная, с трудностями открытого доверительного эмоционального контакта, со стремлением к силе и совершенству, отчасти вызревала и под влиянием существующих психотерапевтических практик в их наиболее негибких вариантах.

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ
В ЭПИДЕМИОЛОГИЧЕСКИХ ТЕНДЕНЦИЯХ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

Авторы данной статьи начали заниматься проблемой эмоций в контексте психического здоровья в 80-х годах и постепенно пришли к выводу о важной роли, которую в эпидемиологических тенденциях последних десятилетий играют дезадаптивные установки по отношению к эмоциям. Печальное следствие этих установок – резкое возрастание количества аффективных расстройств, в том числе в современном их обличий – в виде различных соматических масок (Гаранян, Холмогорова, 1994; 1996; Холмогорова, Гаранян, 1996; 1996).

В связи с этим в 1997 г, нами был иниицирован кросс-культурный проект с участием немецких, швейцарских и бельгийских ученых "Эмоции в семейном и интерперсональном контексте (на примере соматоформных расстройств)". Работа над проектом будет продолжаться в течение двух лет. В данной же статье нам хотелось бы поделиться теми предварительными выводами и наблюдениями, которые стали отправными точками в изучении роли эмоций применительно к соматоформным расстройствам, а также наблюдениями и гипотезами, касающимися культурного контекста депрессивных и тревожных расстройств.

Указанная группа заболеваний была выбрана нами для изучения и анализа в силу того, что именно в ней находят отражение основные эпидемиологические тенденции психических нарушений нашего времени. По данным Национального комитета по психическому здоровью США, к 2020 г. депрессия выйдет на второе место в мире после сердечнососудистых заболеваний как причина утраты трудоспособности среди населения. (К сожалению, мы вынуждены пользоваться зарубежными эпидемиологическими данными, так как в нашей стране произошла некоторая задержка с переходом на МКБ-10, где депрессивные, тревожные и соматоформные расстройства выделены в отдельные кластеры). По некоторым данным, хотя бы раз в жизни депрессивный эпизод перенесла каждая пятая женщина (ниже мы увидим, что есть культурные факторы, которые предрасполагают женщину к депрессии в гораздо большей степени, чем мужчину). Что касается соматоформных и тревожных расстройств, то они настолько настойчиво заявляют о себе в современной медицине, что из уважения к ним пришлось вводить специальные кластеры в различные системы классификации болезней, в частности в Международную 10-го пересмотра (МКБ-10). По данным Комитета по психическому здоровью США, каждый десятый житель этой страны страдает или страдал тревожным расстройством в виде генерализованного тревожного синдрома, агорофобии, панических атак или социальной фобии. По различным данным, не менее 30% людей, обращающихся за помощью к терапевтам, кардиологам, невропатологам и другим специалистам районных поликлиник и диагностических центров, страдают соматоформными расстройствами, т.е. психическими нарушениями, замаскированными соматическими жалобами, для которых не находится достаточной физической основы. Диагноз "ипохондрия" можно поставить лишь немногим из этих пациентов. Соматоформные расстройства тяготеют, скорее, к эмоциональным нарушениям – у данной категории больных, как правило, значительно повышены показатели по шкалам депрессии и тревоги, которых они просто не осознают. Недаром появляется все больше исследований, указывающих на коморбидность депрессивных, тревожных и соматоформных расстройств, т.е. подтверждающих, что эти различные по МКБ-10 диагнозы нередко сосуществуют у одного человека (Смулевич, Дубницкая, 1992). Некоторые же авторы полагают, что это вообще одна болезнь – депрессия (Вертоградова, Довженко, Васюк, 1994), изменившая свое прежнее обличье в виде явного меланхолического аффекта и замаскировавшаяся жалобами на боли различной локализации, недомогание, усталость и, наконец, сильно окрасившаяся тревогой.

Внушительная статистика роста депрессивных, тревожных и соматоформных расстройств не может быть объяснена чисто биологическими факторами или простым учащением количества стрессовых провокаций в виду общего увеличения уровня стрессогенности нашего существования. Комментируя рост депрессивных расстройств в американском обществе после второй мировой войны, известный специалист по изучению депрессии М.Янко утверждает; "Поразительный рост числа случаев депрессии говорит о многом. Он означает, что основную причину депрессии следует искать, вероятно, не в области биологии, потому что известно, что генетика и биохимия человека не могут столь радикально измениться всего лишь за одно поколение" (Янко, 1996, с.6). Современные био-психо-социальные исследования различных психических заболеваний подтверждают их био-психо-социальную природу или, используя ставшую популярной терминологию, – диатез-стрессовую модель. Согласно этой модели, биологический диатез или биологическая уязвимость выливаются в болезнь только при условии воздействия стрессоров – неблагоприятных психологических и социально-психологических факторов.

На наш взгляд, в современной культуре существуют и достаточно специфические психологические факторы, способствующие росту общего количества переживаемых отрицательных эмоций в виде тоски, страха, агрессии и одновременно затрудняющие их психологическую переработку . По нашей гипотезе, это особые ценности и установки , поощряемые в социуме и культивируемые во многих семьях как отражениях более широкого социума. Эти установки становятся достоянием индивидуального сознания, создавая психологическую предрасположенность или уязвимость к эмоциональным расстройствам.

Данная гипотеза родилась на основе трех источников:

собственного опыта психотерапевтической работы, позволившей более глубоко проникнуть в мир ценностей и установок больного (Гаранян, Холмогорова, 1994;1996; Холмогорова, Гаранян, 1996; 1996).
трудов представителей социального психоанализа, направленных на поиск связей между спецификой культуры и спецификой психических нарушений, прежде всего на работах К.Хорни (Хорни, 1993; 1995).
анализа не очень многочисленных, но чрезвычайно интересных кросскультурных исследований, доказывающих неравномерность распространения различных эмоциональных расстройств в разных культурах (Ким, 1997; Eaton, Weil, 1995; Parker, 1962).

РАННИЕ ДЕТСКИЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ ИЛИ КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ?

К.Хорни была одной из первых психоаналитиков и психотерапевтов вообще, переключивших свое внимание с ранних детских переживаний как основных источников психических нарушений на более широкий культурный контекст, в котором эти переживания возникают и развиваются. Одним из важнейших ее достижений и шагом вперед, по сравнению с классическим анализом, была критика биологических основ теории неврозов З.Фрейда, основанной на представлениях о врожденных стремлениях и видах сексуальной энергии, которые, подвергаясь вытеснению в процессе развития, становятся источником невротических симптомов. "Делая такие утверждения, Фрейд поддается искушению своего времени; построению обобщений относительно человеческой природы для всего человечества, хотя его обобщения вытекают из наблюдения, сделанного в сфере лишь одной культуры" (Хорни, 1993, с. 14). При этом роль культуры рассматривалась Фрейдом исключительно как репрессивная, но никак не определяющая содержание невроза, его центральный конфликт. Социо-культурная теория неврозов К. Хорни позволяет пролить свет на изменяющееся с изменением культурных тенденций лицо неврозов, на вклад патогенных ценностей и установок культуры в формирование "невротической личности нашего времени". "Когда мы сосредоточиваем внимание на сложившихся к данному моменту проблемах невротика, мы сознаем при этом, что неврозы порождаются не только отдельными переживаниями человека, но также теми специфическими культуральными условиями, в которых мы живем. В действительности, культурные условия не только придают вес и окраску индивидуальным переживаниям, но и, в конечном счете, определяют их особую форму... Когда мы осознаем громадную важность влияния культурных условий на неврозы, то биологические и физиологические, которые рассматриваются Фрейдом, как лежащие в их основе, отходят на задний план" (там же).

Тревожные расстройства сравнительно недавно выделены в особую группу, но еще К.Хорни увидела почву для их стремительного роста в культуре (Хорни, 1993; 1995). Она обращает внимание на глобальное противоречие между христианскими ценностями, проповедующими любовь и равные партнерские отношения, с одной стороны, и реально существующей жесткой конкуренцией, с другой. Последнюю ценность она сформулировала в емкой фразе-лозунге, характерной для американской семьи: "Быть на одном уровне с Джонсами".

Результатом ценностного конфликта становится вытеснение собственной агрессивности и ее проекция на других людей. Таким образом, собственная враждебность подавляется и приписывается окружающему миру, что и ведет, согласно К.Хорни, к резкому росту тревоги по двум причинам: 1) восприятие окружающего мира как опасного 2) восприятие себя как неспособного этой опасности противостоять (вследствие запрета на агрессию, а значит, и на активное сопротивление опасности). В качестве третьей причины роста тревожных, впрочем, так же как и депрессивных расстройств, можно назвать культ силы и культ рацио, которые ведут к запрету на переживание и выражение негативных эмоций. При этом резко затрудняется их психологическая переработка, а значит, происходит их постоянное накопление, когда психика работает по принципу "парового котла без клапана".

То, что "лик" или основное содержание депрессии меняется в зависимости от культуральных конфликтов и ценностей, впоследствии отмечалось разными авторами (Arieti, Bemporad, 1983).

МЕЖКУЛЬТУРНЫЕ РАЗЛИЧИЯ И ДЕПРЕССИЯ

Кросскультурные исследования показали, что число депрессивных нарушений выше в тех культурах, где особо значимы индивидуальные достижения, успех и соответствие самым высоким стандартам и образцам. Эти исследования проводились на группах, относящихся к одному этносу (т.е. имеющих общие биологические корни), но проживающих в условиях разных культурных традиций и норм. Подобное исследование было проведено на нескольких племенах индейцев, жителей США, резко различающихся числом депрессивных состояний (Baton, Well, 1965), а также на католических сообществах, характеризующихся повышенной религиозностью и одновременно повышенной статистикой депрессивных расстройств (Parker, 19 62). Для так называемых "депрессивных" сообществ типичными оказались, прежде всего, настолько же высокие, насколько и жесткие стандарты и требования в процессе воспитания, малейшие отклонения от которых сопровождались критикой и наказаниями, а помимо этого – модель замкнутого существования в изоляции от остального мира, поддерживаемая концепцией окружения как враждебного, а жизни как трудной и опасной ("юдоли скорби").

В МНИИ психиатрии совсем недавно было выполнено диссертационное исследование двух групп подростков – этнических корейцев из Республики Корея и из Узбекистана (Ким, 1967). Результаты показали, что уровень подростковой депрессии гораздо выше в Республике Корея. Одновременно было выявлено, что эти две группы различаются в отношении ценностей успеха и достижения, которые оказалась значимо выше в группе из Кореи.

Американцы, вкладывающие большие деньги в исследования и лечение депрессии, становящейся бичом этого процветающего общества, всемерно пропагандируют культ успеха и благополучия. Этот культ настолько глубоко вошел в сознание современного американца, что его патогенность зачастую не осознается даже специалистами. Так, молодой врач-психиатр из США, начиная лекцию для русских коллег, представился следующим образом: "Я из штата Мичиган, о котором говорят, что у нас все женщины самые красивые, все мужчины самые сильные, а все дети по своему развитию выше среднего уровня". Конечно, ему хотелось пошутить, но эта шутка хорошо отражает реальные ценности и установки общества, которому он принадлежит.

Как уже упоминалось выше, современное лицо эмоциональных нарушений сильно окрашено соматической симптоматикой, которая нередко настолько маскирует самые эмоции, что выходит фактически на передний план в виде соматоформных расстройств. Склонность современного человека к соматизации или, выражаясь словами Липовского (Lipowskki,1989), склонность переживать психологический стресс на физиологическом уровне, также имеет, на наш взгляд, определенные культуральные источники. Культ рационального отношения к жизни, негативная установка по отношению к эмоциям как явлению внутренней жизни человека находят выражение в современном эталоне супермена – непрошибаемого и как бы лишенного эмоций человека. Этим же грешат и газетные призывы типа "Отбросим эмоции в сторону!", "Давайте без эмоций!" и т.д. В лучшем случае эмоции сбрасываются, как в сточную трубу, на концертах панк-рока и дискотеках. Запрет на эмоции ведет к вытеснению их из сознания, а расплата за это – невозможность их психологической переработки и разрастание физиологического компонента в виде болей и неприятных ощущений различной локализации.

В нижеследующей таблице приводятся данные, которые в определенные степени подтверждают нашу гипотезу о том, что запрет на различные эмоции (как следствие выше названных ценностей) является одним из факторов эмоциональных расстройств . Эти данные получены с помощью опросника, разработанного нами совместно с В.К. Зарецким. Он включает вопросы типа: "Жаловаться ниже моего достоинства" (запрет на печаль) или "Страх – признак слабости" (запрет на страх) и т.п. Тестируется запрет на четыре базальные эмоции – радость, гнев, страх, печаль . Положительные ответы рассматриваются как запрет на переживание соответствующих эмоций и на их выражение.

Таблица 1

Установки по отношению к эмоциям (процент положительных ответов )

ГРУППЫ ЭМОЦИИИ	ЗДОРОВЫЕ	БОЛЬНЫЕ
ЖЕНЩИНЫ (N=54)	МУЖЧИНЫ (N=21)	ЖЕНЩИНЫ (N=14)	МУЖЧИНЫ (N=7)
ПЕЧАЛЬ	54	62	67	87.5
ГНЕВ	74	57	88	75
СТРАХ	27	60	82	71
РАДОСТЬ	44	48	71	37,5

Из таблицы видно, что больные отличаются от здоровых людей по уровню запрета на различные чувства. Культуральное происхождение этих запретов хорошо иллюстрируют половые различия, связанные с полоролевымм стереотипами сильного мужчины (у мужчин выше запрет на печаль и страх как в норме, так и в патологии) и мягкой женщины (у женщин выше запрет на гнев, как в норме, так и в патологии).

МНОГОФАКТОРНАЯ МОДЕЛЬ ЭМОЦИОНАЛЬНЫХ РАССТРОЙСТВ

Подытоживая многочисленные данные, можно сказать, что эмоциональные нарушения тесно связаны с культом успеха и достижений, культом силы и конкурентности, культом рациональности и сдержанности, характерными для нашей современной культуры. Эти ценности преломляются затем в семейных и интерперсональных отношениях, в индивидуальном сознании, определяя стиль мышления человека, и, наконец, в болезненных симптомах. Мы попытались связать тот или иной тип ценностей и установок с определенными синдромами – депрессивным, тревожным, соматоформным, хотя разведение это достаточно условно, и все выделенные установки могут присутствовать при каждом из трех анализируемых расстройств. Можно говорить лишь о тенденциях, но не о жестких причинно-следственных связях определенной установки с определенным синдромом.

Мы обнаружили поразительный, казалось бы, факт: в то время как многие современные культурные ценности и нормы сопряжены с запретом на отдельные эмоции в частности и эмоции вообще, эти же самые нормы и ценности парадоксальным образом сопряжены со стимулированием эмоций, которые они призваны подавлять. Так, культ успеха и благополучия исключает печаль, тоску, недовольство жизнью. При этом, однако, именно с этим культом оказывается культурально сопряженной депрессия. Культ силы и конкурентность несовместимы с чувством страха, однако, именно с ними К.Хорни связывает рост тревожного аффекта в нашей культуре. Наконец, культ рацио, в виде общего запрета на чувства, способствует их вытеснению и трудностям переработки, а значит – постоянному накоплению и превращению нашего тела в отстойник физиологических коррелятов эмоций. Мы назвали этот феномен эффектом обратного действия сверхценной установки: культ успеха и достижения, при его завышенной значимости, ведет к депрессивной пассивности, культ силы – к тревожному избеганию и ощущению беспомощности, культ рацио – к накоплению эмоций и разрастанию их физиологического компонента.

Обратимся к уровню исследования семейных отношений. В последние десятилетия за рубежом интенсивно проводится изучение эмоциональной экспрессивности в семьях – ЭЭ (expressed emotion study), начатое в начале 60-х г.г. английской исследовательской группой под руководством Г.Броуна, а затем продолженное С.Воном, Е.Лефом и многими другими. Новейшие исследования в этой области убедительно доказывают на разных группах больных и в разных культурах связь, существующую между уровнем негативных эмоций в семье и благоприятным или неблагоприятным течением имеющегося там заболевания (Leff,1989). К сожалению, эти исследования, значительно изменившие практику помощи больным за рубежом, очень мало известны у нас в стране. Согласно экспериментальным данным, депрессивные больные, сравнительно с больными других групп, в большей степени зависимы от уровня негативных эмоций в семье. Так, достаточно надежным предиктором неблагоприятного течения депрессии оказался положительный ответ на один единственный вопрос, задаваемый депрессивным женщинам: "Часто ли Вас критикует Ваш муж?" (Keitner, 1990).

Мы изучили как репрезентации родительских семей в сознании больных, так и реальные семьи, с помощью различных семейных опросников, а также методом генограмм. Суммируя данные собственных наблюдений и имеющиеся немногочисленные исследования семей, члены которых страдают эмоциональными расстройствами, можно резюмировать, что эти семьи отличаются закрытыми границами и симбиотическими связями, при которых эмоции перетекают от одного члена семьи к другому, как по сообщающимся сосудам. Другая характерная особенность этих семей – повышенный индекс стрессогенных событий в семейной истории. Таким образом, в этих семьях создается благоприятная ситуация для циркулирования, фиксации и индуцирования отрицательных эмоций. Мы назвали этот коммуникативный механизм – стимулированием отрицательных эмоций в семье. В то же время упомянутые особенности характерны для многих дисфункциональных семей.

Что же специфического обнаруживается для "депрессивных" семейных систем? Прежде всего, это – высокие родительские требования и ожидания в плане достижений и обусловленный этим высокий уровень критики. Дети в данных семьях редко заслуживают одобрения, так как стандарты очень высоки и поощряют в ребенке стремление к совершенству. Образующийся разрыв между притязаниями и реальными достижениями и возможностями обрекает ребенка на постоянное ощущение неудовлетворенности, индуцирует негативные чувства. Из ценности или идеала, к которым можно стремиться, но которых невозможно достичь, совершенство в этих семьях превращается в цель, подменяющую более реалистичные цели. Так постепенно в человеке формируются ценности и установки маленького перфекциониста (личностный уровень), способствующие негативному восприятию жизни, себя и других (негативная когнитивная триада по А.Беку).

Основной патогенный конфликт перфекциониста – между потребностью непосредственно воплотить совершенство и невозможностью достичь этого в реальности. Недаром губитель человеческих душ Мефистофель произносит фразу: "Кто хочет невозможного, мне мил". Ведь в реальности не существует того совершенства, без которого сердце перфекциониста не знает удовлетворения. Впрочем, для него также мучительно видеть высокие достижения других, так как чужой успех обостряет чувство собственного несоответствия высоким стандартам. Высокие перфекционистские требования и ожидания, обращенные к другим, ведут к разочарованиям и разрывам, лишая перфекциониста той эмоциональной поддержки, которую приносят близкие и доверительные отношения (межличностный уровень). Это подтверждается данными о снижении уровня социальной поддержки и дефектах социальной сети, полученными благодаря ряду соответствующих опросников. Наконец, уже в детстве у маленького перфекциониста складывается особый когнитивный стиль, который мы условно назвали абсолютизирующим или максималистским:

"Если не справился блестяще, – значит, не справился вообще", "Настоящий друг должен все понимать без слов" и пр. Этот когнитивный стиль был блестяще описан и исследован в работах Бека (1976). Таким образом, перфекционист обречен на постоянные разочарования, а также на пассивность вплоть до полного "паралича" деятельности (симптоматический уровень), ведь практически ничего невозможно сделать сразу очень хорошо.

Перейдем к тревожным расстройствам. Нередко и для них типичен перфекционизм, который может быть мощным источником не только тоски, но и тревоги (по типу: "не справлюсь на нужном уровне"). Вместе с тем, наблюдения за семьями, члены которых страдают какими-либо тревожными расстройствами – паническими атаками, генерализованной тревогой, агорофобией, выявляют общий высокий уровень тревоги, характерный для этих семей, напоминающих, по самоощущению и поведению их членов, осажденный лагерь. Корни данного явления просматриваются в семейной истории этих больных, которая изобилует стрессами (ранние смерти, болезни, жестокое обращение). Такого рода семьи отличает высокий уровень недоверия по отношению к окружающему миру, а также не менее высокий уровень родительского контроля и доминирования, ведущий к подавлению любых форм сопротивления у ребенка, к запрету на протест и агрессию. Дети в этих семьях нередко грызут ногти, страдают и другими формами навязчивостей и, как правило, неспособны к проявлению конструктивной агрессии. Тревожные расстройства сопряжены с особенно тяжелыми нарушениями контактов, так как расстройствам данного типа обычно сопутствуют негативные ожидания от окружающих и установка на изоляцию (межличностный уровень). Они редко ищут поддержки, а когда им ее предлагают, зачастую не способны принять ее, как из недоверия, так и из страха оказаться в позиции слабого. Низкий уровень поддержки также находит отражение в результатах соответствующих опросников.

Кроме всего сказанного, для лиц с тревожными расстройствами характерен преувеличивающий когнитивный стиль, сопряженный с недооценкой собственных сил и преувеличением опасности (тревожная диада, по А.Беку). Нам кажется, что эту диаду ("я слаб, мир опасен") можно дополнить третьим компонентом: "никто не поможет". Все это приводит к поведению по типу избегания, ощущению беспомощности и страху перед встречей критического неодобрительного отношения со стороны других (симптоматический уровень).

Если в семьях депрессивных и тревожных больных преобладает стимулирование отрицательных эмоций , то, по предварительным экспериментальным данным, основная тенденция в семьях, где преобладают соматические симптомы эмоциональных нарушений, преобладает тенденция к элиминированию эмоций в форме игнорирования этого аспекта жизни и запрета на выражение чувств. Например, женщина, у которой муж болен раком, жалуется на боли в желудке, но отрицает тяжелые душевные переживания: "Настроение? Нормальное..."

По нашей гипотезе, именно подобным образом может развиваться характерная для этих больных алекситимия – неспособность к осознанию и выражению собственных чувств и, соответственно, чувств других людей. Базовым конфликтом, лежащим в основе этой патологии, можно считать конфликт между эмоциональной природой человека и отказом от этой природы ( жизнь "вовне" без учета эмоциональной стороны ). Результат – дефицитарные контакты, отрицающий когнитивный стиль и разрастание физиологического компонента эмоций, которые не осознаются и не перерабатываются на психологическом уровне. Коммуникативные механизмы стимулирования отрицательных эмоций и элиминрования эмоций могут сосуществовать, являясь особенно характерными для семей, члены которых страдают эмоциональными расстройствами.

ДВЕ ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ
В ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ ЖИЗНИ СОВРЕМЕННОГО ЧЕЛОВЕКА

Из всего вышесказанного можно заключить, что эмоциональную жизнь современного человека определяют две разнонаправленные тенденции. Первая тенденция характеризуется возрастанием частоты и интенсивности эмоциональных нагрузок , чему способствует ряд современных условий: стремительное изменение социальной и физической среды, повышение темпов жизни и ее стоимости, разрушение традиционных семейных структур, социальные и экологические катаклизмы. Человек реагирует на эти особенности современного бытия переживаниями страха, тревоги, беспомощности, тоски и отчаянья. Вторая тенденция характеризуется негативным отношением к эмоциям, которым приписывается деструктивная, дезорганизующая роль, как в политической, так и в личной жизни отдельного человека . Как мы уже отмечали, эта тенденция связана с рядом присущих XX веку ценностей: культом рационального подхода к жизни, ценностью внешнего благополучия и успеха, культом "силы и мужественности", когда идеалом человека начинает мыслиться "непрошибаемый" супермен (в современном кино такой идеал олицетворяют Сталоне и Шварцнегер). Стремление выглядеть благополучным и процветающим доходит нередко до абсурда. Так, американские врачи полушутя-полувсерьез жалуются на то, что традиционное "I'm OK" не позволяет им добиться жалоб даже от умирающих больных. Однако культ благополучного внешнего фасада характерен не только для американского общества. В консультативной практике нам часто приходится сталкиваться с тем, как, стремясь выглядеть в глазах окружающих благополучными, люди тщательно скрывают свои проблемы и трудности. Так, безработные избегают контактов с людьми, опасаясь, что узнают об их "унизительном" положении. Мать тяжело больного ребенка скрывает факт болезни, так как боится, что ее сочтут плохой матерью, недосмотревшей за ребенком. Таким образом, попав и без того в затруднительную ситуацию, люди жертвуют источниками возможной помощи ради картины внешнего успеха.

В бывшем СССР имитация эмоционального благополучия граждан превратилась еще и в государственную ценность, в результате чего, например, причины эмоциональных расстройств в форме депрессий сводились к чисто биологическим факторам, а в учебниках по медицинской психологии отсутствовали главы, посвященные психологии эмоциональных расстройств. В качестве причин суицидальных действий также рассматривались биологические факторы, а социальные и психологические даже не упоминались.

Негативное отношение к определенным эмоциям связано также с традиционными христианскими ценностями, ориентированными на терпение и мягкое уступчивое поведение, исключающее проявления гнева, особенно у женщин.

ЭМОЦИИ И ПОЛОРОЛЕВЫЕ ПОВЕДЕНЧЕСКИЕ СТЕРЕОТИПЫ

Перечисленные выше культуральные тенденции формируют определенные полоролевые стереотипы эмоционального по ведения: мужчине приписывается выдержанное, мужественное, решительное поведение (несовместимое с переживанием и проявлением страха и беспомощности), женщине – мягкость и уступчивость (несовместимые с гневом и агрессией.

Как считают многие специалисты, именно этот полоролевой стереотип делает женщину уязвимее к депрессии, сравнительно с мужчиной (по эпидемиологическим данным, женщины в несколько раз чаще страдают этим заболеванием). Выполнение упражнения на составление портрета идеальной женщины в учебных и психотерапевтических группах показало, что идеальная женщина представляется мягкой, доброй, нежной, терпимой и терпеливой – этакой "душегрейкой". В наше время этот образ становится особенно патогенным, так как вступает в конфликт с теми требованиями, которые предъявляет женщине современная жизнь – работа, разделение ответственности за материальное благосостояние семьи, более разнообразные социальные контакты, в которых надо уметь себя отстаивать. Агрессивное же поведение, проявление гнева и раздражения, несовместимы с образом "душегрейки".

Между тем, стенические эмоции гнева необходимы человеку, как для ощущения собственной силы и способности постоять за себя, так и для реального отстаивания своих интересов и достижения целей. В условиях подавления и вытеснения эмоций последние, тем не менее, продолжают испытываться и накапливаться, и нередко "взрыв" этого "парового котла" происходит уже помимо воли человека. Именно отсутствие навыков самопонимания и конструктивного самовыражения нередко служит основанием для страха перед эмоциями и убежденности в их деструктивной для жизни и отношений с людьми роли. Кроме того, агрессия, не находя выхода вовне, может обращаться на самого человека, т.е. превращаться в аутоагрессию в виде самообвинений и самодеструктивных тенденций, что особенно характерно для больных депрессией.

Не менее трудно быть настоящим мужчиной. Самое трудное в его жизни – установка, что ему никогда не должно быть по-настоящему трудно. Настолько трудно, чтобы расплакаться или испугаться, или пожаловаться кому-то, или обратиться за помощью. Значительно меньше травмируют его самолюбие трудности физического характера – головные и сердечные боли, одышка и дрожь в руках, бессонница и прибавка в весе. Недаром во многих преуспевающих российских фирмах (где работает много настоящих мужчин) появляются прекрасно оборудованные медицинские кабинеты с обязательными эхокардиографами. Зачастую, проведенные в этих кабинетах обследования не выявляют физических заболеваний, а в худшем случае лишь фиксируют так называемые "вегетативные расстройства", т.е. нарушения нервной регуляции физиологических процессов. В редких случаях информированные врачи направляют людей с такими жалобами к психотерапевту. Именно так в нашем психотерапевтическом кабинете появлялись настоящие мужчины. Ссылаясь на направление врача, они подчеркивали, что в жизни для них психологически трудного мало, что люди они сильные, способные справиться с любой ситуацией. Огорчают в жизни только загадочные сердечные боли, да вероломство деловых партнеров. Увы, наш современник, хотя и переполнен зачастую чувствами тревоги, тоски, отчаяния и безнадежности, во многом утратил способность к пониманию своего внутреннего состояния и его регуляции.

Между прочим, вопреки распространенному даже среди психотерапевтов мнению о большей эмоциональной свободе женщин, именно они поддерживают в мужчинах традиционные маскулинные установки и стереотипы. Специально проводимое в психотерапевтических группах описание женщинами психологического портрета "идеального мужчины" выявило образ "мужчины-стены" – надежной опоры во всех жизненных трудностях.

Какова же расплата за лестную репутацию настоящего мужчины, за отвержение эмоциональной сферы жизни? В условиях подавления психологического аспекта эмоций начинает звучать в полную мощь их телесный компонент – мышечные зажимы и сопровождающие их "непонятные" боли, вегетативные сдвиги и обусловленные ими потоотделение, дрожь, одышка, похолодание конечностей, тахикардия и сердечная аритмия.

Итак, последствие номер один – переживание психологического стресса на телесном уровне, или, выражаясь научным языком, "соматизация эмоциональных переживаний". Чисто эмоциональные причины могут стоять и за таким распространенным недугом среди мужчин, как алкоголизм. Это так называемое "симптоматическое пьянство", помогающее снять накопившееся эмоциональное напряжение.

Последствие номер два – дефицит человеческой близости, одиночество и трудности принятия помощи. Дети в семьях, где не принято выражать свои чувства и где ценятся сдержанность и сила, испытывают дефицит любви, тепла и понимания. Типичная проблема в семьях бизнесменов – детское домашнее воровство. Среди психотерапевтов существует метафора, что дети таким образом "воруют" любовь. С другой стороны, это форма протеста против холодного, рационального мира взрослых. "Мои сыновья должны быть такими же сильными, как я, иначе они мне не нужны", – говорит настоящий мужчина, обратившийся в семейную консультацию по поводу воровства своего ребенка.

"Культ силы и успеха" мешает не только выражать любовь и тепло в семье, но и принимать помощь, даже когда она необходима: сама потребность в помощи воспринимается как проявление непозволительной слабости. А уж если настоящие мужчины и решаются обратиться за помощью, то только к "выдающемуся" специалисту в дорогостоящую консультацию, чтобы, выражаясь словами одного из наших клиентов, "не смешиваться с совком". И идут они к знаменитым колдунам и экстрасенсам.

Дружеские и коллегиальные отношения сильных, преуспевающих мужчин начинает разъедать ржавчина конкуренции и соперничества. Нет, они вовсе не человеконенавистники и нередко готовы оказать помощь другим, но – не утрачивая позиции сильного. Если задуматься, то нарисованная картина во многом отражает неписаный закон взаимоотношений в преступном мире, где любое проявление слабости может иметь роковые последствия: "Не верь, не бойся, не проси".

Как часто бывает, этот тип взаимоотношений наиболее ярко описан в художественной литературе. Д.Голсуорси в небольшом рассказе "Всегда быть первым" показывает, как вся жизнь человека строится в режиме сравнения и конкуренции с "друзьями" – бывшими однокашниками. Основной смысл этой жизни – идти впереди, в крайнем случае "ноздря в ноздрю" с наиболее успешными из них. Будучи больным стариком, главный герой цепляется за жизнь, чтобы услышать известие о смерти своего главного соперника, и, лишь получив таковое, со вздохом удовлетворения умирает – он выиграл последнее соревнование.

ОСНОВНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
ЭЛИМИНИРОВАНИЯ ЭМОЦИЙ В СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЕ

Недооценка важности и действенности эмоциональной стороны жизни, ее игнорирование приводят к утрате навыков психогигиены эмоциональной жизни. Подытожим последствия этого для психического и физического здоровья и для качества жизни в целом.

Возрастание числа расстройств аффективного спектра (депрессивных, тревожных, соматоформных, психосоматических, пищевого поведения). Согласно современным представлениям, одним из важных факторов этих заболеваний являются подавленные, не отреагированные во внешнем плане эмоции.
Возрастание числа тяжелых душевных состояний, которые все чаще встречаются в жизни, а не только в клинике тревожно-депрессивных расстройств, и требуют амбулаторной консультативной помощи.
Возрастание эмоциональных взрывов и конфликтов, так как игнорирование эмоций и отсутствие своевременного и адекватного по форме отреагирования приводят к их накоплению и поведению по типу "парового котла без клапана".
Состояние неудовлетворенности собой и своей жизнью. Игнорирование эмоций, презентирующих в сознании потребности, желания и мотивы, приводит к ложным жизненным выборам, сделанным на основе внешних норм и требований, а не на основе собственных склонностей и интересов (Леонтьев, 1977; Рубинштейн, 1946).
Трудности установления теплых доверительных контактов и получения социальной поддержки. Современный человек часто страдает от одиночества, так как именно открытое, безбоязненное выражение чувств служит основой подлинных и искренних отношений и сигналом о помощи для окружающих (Clerman,1993).

ЭМОЦИИ И ВОСПИТАНИЕ

Многие знаменитые фантасты, изображая технологизированный мир будущего, предостерегают от опасности бездушного разума. Между тем, вся система воспитания и образования до сих пор продолжает строиться на основе развития интеллекта, неизмеримо меньше внимания уделяя становлению эмоциональной сферы. Культура эмоциональной жизни современного человека – умение словами, красками, движением выразить себя и свои чувства – мало осознается как специальная задача в современном образовании. На западе, да и у нас, все большее значение приобретают программы с компьютерным обучением, в ущерб межличностному общению, которое одно способно структурировать эмоциональный мир, способствовать его развитию, формированию навыков самопонимания и самовыражения. Компьютерное образование грозит современному человеку тяжелыми последствиями, и ощущение этой угрозы связано не с консервативной любовью к традиционному обучению (ибо и оно далеко от совершенства), а с осознанием несовместимости компьютерного обучения с возможностью развития эмоциональной сферы человека.

О диалогической природе человеческого сознания много писали российские исследователи (Выготский, Бахтин). Опираясь на традицию культурно-историческою деятельностного подхода к психике, можно сказать, что все развитие личности в целом происходит в процессе деятельности через осмысление этой деятельности и себя в ней в диалогическом эмоциональном контакте с другим человеком .

Почему эмоциональном? Да потому что эмоции дают необходимые сигналы и импульсы для осмысления противоречий и конфликтов, неизбежно возникающих в жизни и деятельности человека, а эмоции другого человека становятся важнейшим источником обратной связи от мира, в котором каждый человек ищет свое место. Возникающее в эмоциональном контакте чувство близости и доверия позволяет человеку полнее открываться и глубже осмыслять себя, ведь только в диалогическом контакте с другим человеком формируется важнейший механизм человеческого развития – рефлексия. Наконец, без эмоционального доверительного контакта невозможна истинная передача нравственных ценностей.

Наш опыт работы с детьми, у которых отмечается асоциальное поведение (воровство, дурные компании и т.д.), показывает, что либо эти дети росли в среде, где эмоциональной внутренней жизни вообще уделялось крайне мало внимания, а интересы взрослых сосредотачивались на материальном, рациональном полюсе жизни, либо у родителей, по тем или иным причинам, был нарушен эмоциональный контакт с ребенком, и они плохо представляли себе его духовную жизнь, не обладая возможностью влиять на нее. Нет другого пути передачи ценностей и принципов маленькому человеку, кроме как через эмоциональный контакт с ним, основанный на доверии и привязанности. Только тогда цености, передаваемые взрослым, заряжаются положительной валентностью.

В культурах, где запрет на выражение чувств является культурной нормой (имеются в виду, прежде всего, восточные культуры Японии, Китая и т.д.) возникла широкая сеть философско-психологических и физических тренировок, помогающих дистанцироваться от стрессогенных ситуаций и при любых эмоциональных стрессах добиваться расслабления мышечной мускулатуры. В свете нашей гипотезы, утверждающей наличие связи между соматизацией и элиминированием эмоций из жизни, представляется интересным факт, свидетельствующий о большем распространении соматоформных расстройств у представителей восточных культур (Faroog, 1995). В древние времена, в период наибольшей нестабильности жизни и жестокости нравов, возникла философская система стоиков, призывающая к отказу от чувств в ситуации любых эмоциональных стрессов и к полному их подчинению интеллекту, с позиций философского принятия всего происходящего. В то время такая система взглядов способствовала выживанию в нечеловеческих условиях, когда человеческая жизнь ничего не стоила, а жестокость и страдания достигали такой степени, что чувствительные натуры едва ли могли выдержать их.

В христианских культурах, где запрет на определенные чувства также имеет место, овладевать чувствами и отреагировать их помогали многочисленные ритуалы: пост, молитва и т.д.

Чем меньше современный человек связан с разрабатываемыми тысячелетиями способами защиты от собственных чувств, тем в большей степени он разрушается ими, так как не готов принять эти чувства и психологически работать с ними. И здесь на психологов и психотерапевтов ложится ответственность в плане подготовки рекомендаций для системы образования и воспитания, с опорой на существующие знания и разработки в области психологии эмоций.

Мир современного ребенка, начиная с середины прошлого века, всячески очищается от отрицательных чувств, неприятных ощущений и переживаний. Наиболее здоровым аффектом считается радость, и она всячески стимулируется путем быстрого переключения ребенка от возникших слез на более приятные переживания.

В зависимости от того, насколько важной и желательной считается эмоция в той или иной культуре, она может быть больше или меньше представлена в языке (Levy, 1984). Так, в культуре Таити отсутствует слово для выражения эмоции печали, поэтому матери в случаи такого горя, как смерть ребенка, воспринимают слезы и тяжкое физиологическое состояние как болезнь, не связывая их с душевной болью. В восточных культурах много слов, выражающих оттенки стыда, и на вызывании этого чувства в значительной степени построена система воспитания.

Некоторые наши наблюдения и эксперименты наводят на мысль о сокращении эмоционального словаря у современного человека. Во время семинаров по психологии и психиатрии мы всегда просим аудиторию назвать слова, обозначающие различные эмоции, что неизменно вызывает довольно сильное затруднение у присутствующих. Люди говорят о том, что им редко приходится использовать эти слова в повседневной жизни.

Комментируя посредством слов состояние ребенка, придавая определенное выражение своему лицу и также сопровождая это словесным комментарием, мать с детства приучает (или не приучает) малыша дифференцировать свои эмоциональные реакции, определять, давая им обозначение, и, таким образом, потенциально делать предметом работы и переработки. На наш взгляд, чрезвычайно эвристичной для понимания алекситимного типа сознания и мышления является теория Л.С.Выгоского о единстве мышления и речи. Бедность и недифференцированность эмоционального словаря матери ведет к формированию у ребенка особого типа сознания и мышления, в котором внутренняя жизнь как таковая очень бедно представлена.

Начиная с работ Боулби, считается, что наличие эмпатического, близкого эмоционального контакта с матерью в младенчестве (теория attachment) является залогом психического здоровья человека в будущем. Сейчас эта теория подвергается активной экспериментальной проверке. Полученные данные свидетельствуют, что не столько младенческий возраст оказывается решающим для формирования здоровых близких отношений с окружающими во взрослом возрасте, сколько раннее детство (7-10 лет): эмоциональный контакт с родителями в этом возрасте оказывают решающие влияние на контакты взрослого человека, в том числе с его супругом или партнером.

ЭМОЦИИ И СЕМЕЙНОЕ ОКРУЖЕНИЕ

В рамках исследований социальной поддержки, число которых стремительно растет в течение двух последних десятилетий, показана важная роль интимных доверительных отношений для психического и физического здоровья. Группа Brown (1978) показала, что у депрессивных женщин отношения с партнером менее близкие и доверительные.

Упоминавшиеся в начале статьи исследования эмоциональной экспрессивности в семье дали и дают поразительные результаты в плане значения эмоционального поведения родственников для выхода из болезненного состояния одного из членов семьи и дальнейшего течения заболевания, которым он страдает. На первый взгляд, эти данные противоречат тезису о важности свободного выражения чувств. В силу чрезвычайной значимости данных этого направления для практики и теории современной психотерапии остановимся на них подробнее.

Результаты многочисленных работ, посвященных изучению ЭЭ и проведенных в разных странах и культурах, полностью корреспондируются друг с другом и подтверждают со всеми статистическим выкладками следующий вывод. Если в семье больного шизофренией или депрессией хотя бы кто-то из проживающих с ним родственников склонен переживать и выражать большое число негативных эмоций по отношению к больному, то у этого больного резко (более, чем в вдвое) повышается риск повторного приступа и неблагоприятного течения болезни, по сравнению с больными, родственники которых имеют низкий уровень эмоциональной экспрессивности, т.е. не склонны выражать отрицательные эмоции по отношению к больному.

Под эмоциональной экспрессивностью имеется в виду высота тона, интонация и эмоциональное содержание высказываний. Традиционно измерение индекса ЭЭ проводится с помощью Кэмбервильского семейного интервью (CFI), разработанного группой Броуна (Brown, Rutter, 1966). Интервью представляет собой полуструктурированный опросник, включающий пять показателей эмоциональной экспрессивности:

критические комментарии
позитивные комментарии
враждебность
сверхвключенность
тепло

Наиболее сложным показателем является сверхвключенность, которая представляет собой современную характеристику того, что психоналитики Р. Лидз и Т.Лидз (Lidz, Lidz, 1976) и М.Боуэн (Bowen, 1972) называли симбиотической связью. Это понятие предполагает сверхконтроль, повышенную эмоциональную включенность во все дела и проблемы больного, нередко сопровождающуюся самопожертвованием и гиперпротекцией, а также эмоциональной экзальтацией в виде, например, чрезмерного восхваления и т.д. Следует отметить, что сам термин – эмоциональная экспрессивность является не очень удачным. Он создает иллюзию, что можно переживать отрицательные эмоции, но никак не выражать их. В соответствии с этим заблуждением может создаваться впечатление, что главное – обучить родственников не выражать отрицательные эмоции. Между тем, существующие негативные установки и эмоции обязательно находят более или менее косвенное выражение в поведении, по крайней мере, невербальном. Наконец, такая характеристика ЭЭ, как сверхвключенность, характеризует далеко не только выражение эмоций, но и общую организацию жизни семьи. Все это следует учитывать, рассматривая исследования по эмоциональной экспрессивности. За тем, что называется ЭЭ, фактически стоит качество отношений между членами семьи и, соответственно, качество переживаемых эмоций .

Родственник рассматривается как имеющий высокий индекс ЭЭ, если он или она делает шесть и более критических замечаний во время CFI, выражает хоть какую-то враждебность и высказывает хотя бы три комментария, свидетельствующих о сверхвключенности . Если хотя бы у одного члена семьи баллы по этим трем шкалам выше нормы, то вся семья определяется как имеющая высокий индекс ЭЭ.

В семьях больных как шизофренией, так и депрессией, высокий индекс ЭЭ в разных культурах оказался надежным предиктором последующего рецидива заболевания, позволяя надежно выявлять стрессогенное семейное окружение. Напротив, низкая ЭЭ не является нейтральной, а ассоциируется с лучшим выходом из болезни (Vaughnn, Leff, 1976). Во всех исследованиях отмечается негативная корреляция между показателями тепла и высоким уровнем ЭЭ. В интервенционных исследованиях Лефа и соавторов было показано, что снижение уровня критицизма в результате работы с семьей сопровождается повышением тепла. Таким образом, низкий индекс ЭЭ и высокий уровень тепла ассоциируются с поддержкой и помощью в преодолении стрессов.

Больные депрессией оказались даже более чувствительными к критике, чем больные шизофренией, и для них границей, за которой начинается неблагоприятное течение заболевания, является всего три критических замечания на основе Кэмбервильского интервью. Женщины, страдающие 6у-лемией, также гораздо чаще испытывают приступы обжорства, если супруг склонен к чрезмерной критике.

Исследователи также приходят к выводу (Leff, 1989), что в семейных интервенциях важно не снижение уровня эмоциональной экспрессивности само по себе, а изменение стоящих за высокой ЭЭ дисфункциональных отношений в семейной системе, что требует работы со всей семьей, включая больного. Важно, что родственники с низкой ЭЭ не просто нейтральны, но оказывают поддержку и помогают больным справляться с жизненными стрессами, в то время как родственники с высокой ЭЭ сами становятся источником постоянно действующего стресса. Так, в исследованиях Tamer (1979, 1986) показано, что в присутствии родственников с высоким индексом ЭЭ у больных на соответствующей аппаратуре регистрируются все физиологические корреляты психологического стресса.

Общая позитивистская ориентация этой традиции – изучать внешнее поведение, т.е. в данном случае проявление эмоций, опасна новой и обманчиво научно-обоснованной дискредитацией эмоций как деструктивной силы. Поэтому следует еще раз подчеркнуть, что отрицательные эмоции лишь отражают дисфункциональные отношения в семье, и сигнализируют о необходимости их изменения. Конструктивным может быть только изменение этих отношений, ведущее к уменьшению отрицательных эмоций, но не отказ от эмоций вообще как вредных для психического здоровья.

ПСИХИЧЕСКОЕ ЗДОРОВЬЕ КАК БАЛАНС АФФЕКТА И ИНТЕЛЛЕКТА

Культ эмоций, однако, также опасен, как и культ рацио (как любой культ или крайность вообще). Психическое здоровье – это прежде всего баланс различных психических свойств и процессов (баланс между умением отдать и взять от другого, быть одному и быть среди людей, любви к себе и любви к другим и др.). В случае проблемы эмоций речь идет о балансе аффекта и интеллекта, т.е. свободы и права на выражение чувств со способностью осознавать их и управлять ими.

Напомним исследование двух эскимосских этносов (Eaton, Weil, 1955). В сообществе эскимосов, где чувства выражались более свободно, детей в большей степени баловали и воспитывали без особых требований с установкой на немедленное удовлетворение потребностей, депрессии почти не встречались, зато можно было наблюдать истерические реакции и конверсионные симптомы, которые возникали чаще всего в случае отказа и невозможности удовлетворить какое-либо желание. Современная западная культура, напротив, требует от человека слишком многого в смысле внешнего благополучия и достижений.

Процитируем одного из современных писателей философско-психологической ориентации, пытающегося вскрыть конфликты современного человека: "Чрезмерные требования к себе губят большинство человеческих жизней... За последнее десятилетие сознание человека изменилось очень сильно, мир его чувств – значительно меньше. Отсюда разрыв между интеллектуальным и эмоциональным уровнем. У большинства из нас имеются чувства, которых мы предпочли бы не иметь. Существуют два выхода, и оба никуда не ведут: либо мы, насколько возможно, подавляем наши примитивные эмоции, рискуя при этом и вовсе убить мир своих чувств, либо называем недостойные чувства другими именами – налепляем на них фальшивый ярлык, угодный нашему сознанию. Чем утонченнее и изощреннее наше сознание, тем многочисленнее, тем благороднее лазейки, которые мы изыскиваем, тем остроумнее самообман. Завышенные требования к себе обязательно приводят к необоснованным угрызениям совести: один ставит себе в укор, что он не гений, другой, что, несмотря на все старания, не стал святым. Сознавая свои поражения, мы, однако, не понимаем их как сигналы, как симптомы неправильного устремления, уводящего нас прочь от себя, странным образом наше тщеславие направлено не на сближение с собой, а на дальнейший разрыв" (М.Фриш).

Парадокс заключается в том, что запрет на эмоции делает бессмысленной и неэффективной рефлексию – главное средство человеческого самопознания и саморегуляции, имеющее интеллектуальную природу (Зейгарник, Холмогорова, Мазур, 1989). Ведь по настоящему эффективный самоанализ возможен только при условии понимания своих реальных чувств. Иначе человек все дальше уходит от самого себя, от своих проблем и противоречий, которые презентируются нам в наших чувствах. Его выборы и решения оказываются ложными, и он проживает чужую жизнь, подобно герою выше процитированного произведения М.Фриша. В этом, на наш взгляд, ярче всего проявляется единство аффекта и интеллекта, о котором писал Л.С.Выготский (Выготский,1984).

И все же за человеком всегда остается выбор: казаться сильным и благополучным или принять "мирской удел" и быть – быть человеком со всеми слабостями и проблемами, предполагаемыми человеческой природой. Как писал великий психоаналитик К.Г.Юнг :

Утаивание своей неполноценности является таким же первородным грехом, что и жизнь, реализующаяся исключительно через эту неполноценность. То, что каждый, кто никогда и нигде не перестает гордиться своим самообладанием и не признает свою богатую на ошибки человеческую сущность, ощутимо наказывается, – это похоже на, своего рода, проявление человеческой совести. Без этого от живительного чувства быть человеком среди других людей его отделяет непреодолимая стена (Юнг, 1993, с. 17).

Литература

Васко А., Гарсиа-Маркес Л., Арайден У. "Психотерапевт, познай самого себя": диссонанс между метатеоретическими и личностными ценностями психотерапевтов разных теоретических ориентации. МПЖ, 1996, N3.
Выготский Л.С. Проблема умственной отсталости. Собрание сочинений, 1984, т.5, с.231-256.
Выготский Л.С. Мышление и речь. Собрание сочинений, 1984, т.2, с.5-295.
Вертоградова О.П., Довженко Т.В., Васюк Ю.А. Кардиофобический синдром (клиника, динамика, терапия) В сб.: Психические расстройства и сердечно-сосудистая патология" (под ред. Смулевича А.Б.), М., 1994, с.19-28.
Гаранян Н.Г., Холмогорова А.Б. Групповая психотерапия неврозов с соматическими масками. Часть I: Теоретические основания подхода. МПЖ, N 2, 1994, с.29-50.
Гаранян Н.Г..Холмогорова А.Б. Групповая психотерапия неврозов с соматическими масками. Часть II: Практическая реализация подхода, МПЖ, 1996, N1, с.59-71.
Гаранян Н.Г., Холмогорова А.Б. Интегративная психотерапия тревожных и депрессивных расстройств. МПЖ, 1996, N3, с.112-140. Голсуорси Дж. Всегда быть первым.
Зейгарник Б.В., Холмогорова А.Б., Мазур Е.С. Саморегуляция в норме и патологии. // Психологический журнал, 1989, 2, с. 12-24.
Ким А.В. Кросскультуральное исследование среди подростков – этнических корейцев – жителей Узбекистана и республики Корея. Автореф. канд. дисс., Москва, 1997.
Леонтьев А.Н. Деятельность, сознание, личность. Москва, Политиздат.
Международная классификация болезней (10-ый пересмотр). Классификация психических и поведенческих расстройств, Россия, Санкт-Петербург. Оверлайд, 1994. Рубинштейн С.А. Основы общей психологии. Москва, Наука, 1946.
Смулевич А.Б., Дубницкая Э.Б., А.О.Фильц., И.В.Морковкина. Соматофрмные расстройства (современные методологические подходы к построению модели). В сб.: "Ипохондрия и соматоформные расстройства", под ред. А.Б.Смулевича. М., 1992, с. 8-17.
Томэ X., Кэхеле X.. Современный психоанализ; том 1, Москва, Прогресс, 1996.
Фриш М. Штиллер.
Холмогорова А.Б., Гаранян Н.Г. Эмоции и психическое здоровье. Вестник реабилитационной и коррекционной работы, 1996, 1, стр.
Холмогорова А.Б., Гаранян Н.Г. Интеграция когнитивного и психродинамического подходов на примере психотерапии соматоформных расстройств. МПЖ, 1996, N3, с. 141-163.
Холмогорова А.Б., Гаранян Н.Г. Способы саморегуляции при расстройствах аффективного спектра. Методические рекомендации (сданы в печать).
Хорни К. Невротическая личность нашего времени. Москва, Прогресс, 1993.
Хорни К. Наши внутренние конфликты. Москва, Юрист, 1995
Шиньон Ж.М. Эпидемиология и основные принципы психотерапии тревожных расстройств. Синапс, 1991, N1, с.
Шульц Д., Шульц.С. История современной типологии. С.Петербург, Евразия, 1998.
Юнг К. Проблемы души нашего времени. М., Прогресс, 1993.
Asper К. The abandoned Child within. On losing and regaining selfworth. NY, 1993.
Arieti S., Bemporad J. Depression. Krankheitsbud, Entsteheung, Dynamik un psychotherapeutische Behandlung. Stuttgart, Klett-Cotta, 1983.
Beck A.T. Cognitive therapy and the emotional disorders. 1976, American book, New-York, 1976.
Brown G., Rutter М. The measurement of family activities and relationships. Human Relations, 1966, 241-63.
Brown G.W., Harris Т.О. Social origins of depression. London;Tawistock. Bowen M. The Use of Family Theory in clinical practice. In: Changing Families., N.Y., 1971, p.p.73-91. Eaton J.W., Weil R.J. Culture and mental disorders. Glencoe (free Press), 1955a.
Eaton J.W., Weil R.L. The mental health of the Hutterites. In: A.M. Rose (Hrsg.): Mental health and mental disorders. Neva-York (Norton), 1955б.
Faroog M.S., Cahir E., Oky J., Sheith, Ogebode F. "Somatisation" – a transkultural study. J. Of Psychosomatic Research, 1995, v. 39, N7, p.p.883-888
Gordon S.L. The socialization of children's emotions: emotional culture, competence, and exposure. In:: Saami (Ed.) Children's understanding of emotion. Cambridge. University Press, 1989, p.p.. 319-349.
Keitner G.I., Miller I.W. Family Functioning and Major depression: An overview. Am. J. of Psychiatry, 147:9, Sept. 1990, p. 1128-1138.
Leff J., The International J. of Social Psychiatry, 1989, Vol.35, N2, 133-145.
Levy R.. The emotions in comparative perspective. In: Scherer K.R., Ekman P. (Hrsg.) Approaches to emotion, Eribaum, Hulsdale, 1985, p.p.397-412.
Lidz. R., Lidz, T. The Family Environment of Schizophrenic Patients. Amer. J. of Psychiatry., Wash. 1949. – Vol.l06, N5, p.p.332-345.
Lipowsky J. Somatisation: its definition and Concept. American Journal of Psychiatry, 1989, 147:7 p.521-527.
Parker S. Eskimo psychopathology in the context of eskimo personality and culture. American anthropologist, 1962, 64, p.76-96.
Ulich R.I. Kinder, Jugendliche, Gefuhle, Umwelt-Sozialisation und Entwicklung von Emotionen. In H. Petzold (Hrsg.) Die Wiederentdeckung des Gefuhles. Junfermann Verlag, 1995, s.119-135.
Vaughnn C.E., Leff J.P. The influence of family and social factors on the course of psychiatric illness: a comparison of schizophrenic and depressed neurotic patients. British Journal of Psychiatry, 155, 157-165.

Тип материала

Библиотека РЭПТ

Милтон Дж. : Психоанализ и когнитивно-поведенческая терапия - конкурирующие парадигмы или общая почва?

romek — Sun, 03 Apr 2022 12:40:37 +0000

Милтон Дж. : Психоанализ и когнитивно-поведенческая терапия - конкурирующие парадигмы или общая почва? romek Sun, 04/03/2022 - 15:40

Дж. Милтон: Психоанализ и когнитивно-поведенческая терапия - конкурирующие парадигмы или общая почва? // Журнал практической психологии и психоанализа, #4, декабрь 2005 г.

обучающий аналитик Британского психоаналитического общества, соавтор книги "Что такое психоанализ?"

Автор утверждает, что современный энтузиазм в отношении когнитивно-поведенческой терапии отражает наше стремление к быстрой, рациональной помощи психологическим страданиям. Конкуренция за финансирование угрожает психоаналитическому присутствию в общественном секторе. В статье сопоставляются психоаналитическая и когнитивно-поведенческая модели и подчеркивается относительно большее богатство психоаналитической парадигмы. Автор утверждает, что когнитивная модель согласуется с представлениями обычного здравого смысла, но является менее сложной и имеет меньшую потенциальную объяснительную и терапевтическую силу. Автор указывает, что аналитическая позиция всегда находится под давлением, подталкивающим к ее "коллапсу" в более простые модели, в том числе в когнитивную. Автор также утверждает, что подобный коллапс неизбежно происходит при попытке "интегрировать" две рассматриваемые модели. Когнитивная и "интегрированная" терапия, тем не менее, имеют свои преимущества: эти подходы менее интрузивны и, следовательно, более приемлемы для некоторых пациентов. В статье обсуждаются эмпирические исследования процесса и результатов когнитивной и психоаналитической терапии. Краткосрочная психотерапия обоих типов дает сходный, умеренно хороший результат, и имеются данные, подтверждающие, что этот результат может основываться в большей степени на "динамических", чем на "когнитивных" элементах лечения. Формальные исследования типичной психоаналитической психотерапии и самого психоанализа показывают, что это продолжительное и сложное лечение является эффективным в более объемлющем смысле, подразумеваемом психоаналитической моделью.

Введение

Когнитивно-поведенческая терапия является относительно новым подходом на психотерапевтической сцене, который приветствуется с огромной надеждой и энтузиазмом как средство быстрого облегчения душевного страдания. В ряде областей, например, в британском общественном секторе, данная практика воспринимается как более рациональная, быстрая и эффективная альтернатива психоаналитически ориентированной психотерапии, и ее результативность считается доказанной. Такое восприятие напоминает раннюю идеализацию психоанализа, и может оказаться относительно недолговременным. Однако психоаналитикам необходимо внимательно следить за этим явлением и быть готовыми к дебатам относительно него, поскольку оно связано с существенным обесцениванием и эрозией перспектив психоанализа в области здравоохранения во всем мире.

В этой статье я сравню и противопоставлю две клинические парадигмы, психоаналитическую и когнитивно-поведенческую, и покажу, что специалисты, практикующие когнитивно-поведенческую терапию, начинают заново открывать те же самые явления, с которым ранее сталкивался психоанализ, и вынуждены изменять и углублять свою теории и практику и модифицировать свои ожидания. Эти заново открываемые явления имеют отношение к бессознательным процессам, сложности внутреннего мира и неотъемлемым трудностям психического изменения. Аарон Бек (Aaron Beck), один их основоположников когнитивно-поведенческой терапии, в недавно опубликованной книге о работе с пациентами с нарушением личности в своеобразной манере повторяет идеи первых работ Фрейда. Ранний психоанализ сам был более "когнитивным", и должен был пройти определенный путь развития, чтобы ответить на вызов, который бросает сложность психической жизни. В то же время, мы видим, что техника когнитивно-поведенческой терапии со временем становится более "аналитической", и что сопутствующая этому процессу необходимость в более длительной и комплексной подготовке терапевтов, включая основательный личный анализ, будет открыта еще раз. По крайней мере, одна большая программа обучения когнитивно-поведенческой терапии в Великобритании фактически уже рекомендует, чтобы обучающиеся проходили личную психотерапию.

Позиция терапевта в когнитивно-поведенческой терапии соответствует социально приемлемому поведению и поэтому интуитивно понятна. Психоаналитическую позицию принять намного сложнее, и она поддерживается вопреки сопротивлению и аналитика, и пациента. Я покажу, что в аналитической работе существует постоянная тенденция к "декомпозиции" или коллапсу в нечто более простое. Аналитик постоянно подталкивается извне и изнутри к тому, чтобы быть либо более "когнитивным", либо - к некой более простой консультирующей позиции; таким образом, аналитическая позиция часто подвергается опасности оказаться утраченной и нуждающейся в восстановлении. Когда она достигается, преимущество заключается в том, что через дискомфорт и напряжение стремления к аналитической нейтральности и абстиненции большее количество нарушений становятся доступными для проработки и потенциальной трансформации внутри самих терапевтических отношений, в кабинете аналитика. Когнитивно-поведенческая терапия является значительно менее тревожащей и интрузивной. Следует отметить, что хотя это и лишает ее потенциальной терапевтической силы, когнитивно-поведенческая терапия может быть приемлемой для некоторых пациентов в том смысле, что оберегает границы личности (privacy) и защиты, которые пациенты вполне резонно хотят сохранить, не принимая поэтому психоаналитическую терапию.

Второй важный момент, связанный с первым, состоит в том, что "интеграция" аналитического и когнитивного методов, на мой взгляд, неизбежно порождает нечто более когнитивное, чем аналитическое. Я утверждаю, что когда терапевт вводит когнитивные или поведенческие параметры, аналитическая позиция по существу перестает существовать, аналитическая парадигма и методология превращается в когнитивную, с соответствующей утратой потенциальной терапевтической силы. Данная ситуация достойна исследования, особенно в свете того огромного энтузиазма, который вызывают сегодня так называемые "интегрированные" терапии, например, "когнитивная аналитическая терапия".

Один из часто употребляемых аргументов в пользу применения в общественном секторе когнитивно-поведенческой терапии, а не психоаналитического лечения, состоит в том, что существует намного больше результатов эмпирических исследований, подтверждающих ее эффективность. Также, на первый взгляд, когнитивно-поведенческая терапия выглядит более дешевой, поскольку является краткой и требует меньшего обучения для своего применения. Следует заметить, прежде всего, что там, где пациенты в общественном секторе имеют возможность выбора, только меньшинство склоняются к когнитивно-поведенческой терапии, большинство предпочитает динамическую терапию. Большая результативность когнитивно-поведенческой терапии, на которую обычно ссылаются, также эмпирически сомнительна, и в связи с этим я приведу краткий обзор данных из области исследования результатов терапии.

СРАВНЕНИЕ ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ И КОГНИТИВНО-ПОВЕДЕНЧЕСКОЙ ТЕРАПИИ

История отделения от психоанализа

Биографический контекст идей Фрейда хорошо известен, включая важные связи между идеями Фрейда, его личным опытом и самоанализом. Аналогичный контекст идей Бека менее знаком и заслуживает рассмотрения. Аарон Бек начал свою карьеру как психоаналитик, окончив Филадельфийский психоаналитический институт в 1956 году. На протяжении последующих десятилетий он стал разочаровываться в существовавшей вокруг него психоаналитической культуре, к которой Бек относился все более нетерпимо. На его взгляд, эта культура была несфокусирована, основана на сомнительном теоретическом фундаменте и недостаточно связана с текущей реальностью пациента. В то время психоанализ представлял собой доминирующую и авторитарную культуру в психиатрии США (ситуация, радикально отличающая от положения в Великобритании тогда и сейчас). В противоположность этой господствующей модели Бек выдвинул сначала "когнитивную теорию" депрессии, а затем разработал краткосрочный терапевтический метод. Вероятно, как это происходит довольно часто, инновация возникла посредством комбинации в одном месте и времени особой личности и довольно ригидного или слишком комфортного состояния дел в психоанализе.

Биограф Бека (Weishaar, 1993) отмечает, что создатель когнитивной терапии не скрывал, что разработал свою теорию и технику не только на основе своей клинической работы, но, также как и Фрейд, на основе интроспекции и анализа своих собственных невротических проблем. Он родился в 1921 году и был самым младшим из пяти детей. Согласно семейной мифологии, он "вылечил" мать своим рождением. Элизабет Бек впала в депрессию после смерти своего первого ребенка, сына, который умер младенцем, вслед за которым в 1919 году она потеряла дочь во время эпидемии гриппа. Ее описывали как властную матриархальную фигуру, которая затмевала более тихого отца; она отличалась взрывным характером, и ее непредсказуемость и нерациональное поведение пугали маленького Арона. О ней говорили, что она была "сверхопекающей" по отношению к младшему сыну, который провел в возрасте 8 лет несколько месяцев в больнице из-за болезни, угрожающей его жизни.

Бек рассказывает, как он систематически десенсибилизировал себя в отношении серьезной "фобии крови/раны" в период своего медицинского обучения, а также применял такого же типа поведенческие и когнитивные стратегии к своим страхам высоты, туннелей, публичных выступлений и "оставления". Он кроме того описывает, как вылечил себя от "умеренной депрессии". Бек прохладно относился к результатам своего обучающего анализа. Вейшар приводил слова коллеги, Рут Гринберг, которая говорит о своенравном и мятежном отношении Бека к психоаналитическому эстаблишменту. Гринберг считает, что Беку очень важно было чувствовать себя своим собственным авторитетом и подчиняться только самому себе, что делало его психоаналитическое обучение крайне проблематичным.

В течение десяти лет после получения квалификации психоаналитика, как пишет Вейшар, Бек проводил эмпирическое исследование депрессии. Исследуя сновидения своих депрессивных пациентов, он пришел к выводу, что гипотеза об исполнении желания и скрытой мотивации не обязательна, и, в конце концов, со временем Бек вовсе отказался от идеи бессознательного в ее фрейдовском понимании. В своем исследовании Бек использовал процедуры более стандартной экспериментальной психологии. Один эксперимент включал в себя тест на сортировку карточек. Факт, что депрессивные люди не реагируют негативно на успех во время выполнения этого задания, как считал Бек, показывает, что они не имеют потребности в страдании. Таким образом, он пришел к отрицанию психоаналитической теории о том, что депрессия имеет место в силу "обращенной на себя агрессии". Многие психоаналитики могут возразить против применения этой исследовательской парадигмы для проверки психоаналитических концепций, поскольку она изолирована от контекста близких межличностных отношений. Однако я думаю, что этот пример иллюстрирует огромные концептуальные различия, которые иногда существуют между представителями двух терапевтических школ и могут привести к значительным трудностям в коммуникации.

Бек начал развивать когнитивную теорию и на ее основе когнитивную терапию депрессии. На него оказала влияние теория личных конструктов (personal constructive theory) Келли (1955) и идея, что пациент может стать для себя "ученым", исследующим свой собственный разум, а также идеи Адлера, Хорни и Салливана. Бек общался с Альбертом Эллисом, который независимо от него развивал рационально-эмотивную терапию (Ellis, 1980). Бека, вместе с Эллисом и Дональном Мейхенбаумом (смотри, например, Meichenbaum, 1985), считают одним из "отцов-основателей" когнитивно-поведенческой терапии - зонтичного термина, которые охватывает этот широкий терапевтический подход и который в Великобритании, по крайней мере сейчас, используется в большей или меньшей степени как синоним когнитивной терапии. Слово "поведенческий" подчеркивает вклад теории обучения и классической поведенческой терапии. В этой статье я буду использовать термин "когнитивно-поведенческая терапия".

Первые теории, лежащие в основе когнитивно-поведенческой терапии, были относительно простыми, с небольшим акцентом на точном механизме образования симптома и его причине: просто в детском опыте пациента произошло "неправильное обучение" некоторым вещам. Акцент делался на текущем способе поддержания симптомов и "негативных познаниях" ("negative cognitions"), которые в свою очередь генерировались неадекватными внутренними "схемами" - глубокими когнитивными структурами, организующими переживания и поведение. (В последнее время представление о "схемах" постоянно усложняется.) Бек считал, что обнаружение и работа с негативными познаниями является более простым и коротким способом изменения по сравнению с психоанализом, и имеет больше теоретического смысла. Он считал, что отходит от "мотивационной" психоаналитической модели к модели "обработки информации", и в связи с этим смещал внимание с вопроса "почему" на то, "как" действует нарушенное психическое функционирование.

Когнитивно-поведенческая парадигма

В своей классической форме (Beck, 1979; Hawton et al., 1989; Moorey, 1991), когнитивно-поведенческая терапия представляет собой краткосрочный, структурированный, нацеленный на решение проблемы метод, в котором пациент обучается распознавать и модифицировать неадекватные сознательные мысли и убеждения, которые, как утверждается, поддерживают его проблемы и несчастья. Это лечение/обучение сначала осуществляется посредством обучения пациента когнитивной модели эмоций, часто с помощью печатных материалов. Затем пациенту помогают увидеть негативные автоматические мысли, и после этого поощряют его к использованию логического испытания своих мыслей и их проверки реальностью, как во время сессий, так и в форме межсессионной домашней работы.

Существенной чертой когнитивно-поведенческой терапии является сочувствующее, сотрудничающее терапевтическое отношение, в котором терапевт старается быть вдохновляющим и творческим тренером по навыкам самопомощи. Пациента поощряют стать научным наблюдателем за собой и своими мыслями, и начать проверять логическую основу своих убеждений, - например, убеждения, что его не любят, или что он неудачник. Сессии проводятся в структурированной и директивной манере. Пациент и терапевт находят фокус жалоб общего характера в специфических негативных когнитивных представлений, что ведет к определенным экспериментальным задачам, которые надо выполнить и результаты которых контролируются. Таким образом, например, обнаруживается, что депрессивная пациентка имеет центральные убеждения: никто не интересуется ею, и у всех людей жизнь лучше, чем у нее. Далее обнаруживается, что эти центральные убеждения генерируют повседневные мысли типа "никто не говорит со мной на вечеринках" и "у других людей работа намного интереснее". Такие убеждения могут быть проверены во время дискуссии на сессиях (часто посредством некоего рода сократического диалога) и затем посредством тщательно спланированной домашней работы, включающей наблюдения и, возможно, поведенческие задачи. Мы вернемся к этой гипотетической пациентке позже.

Обычная практика состоит в предоставлении от десяти до двадцати сессий терапии, с последующими подкрепляющими сессиями. Обучение терапевта сравнительно короткое и не требует, например, личной терапии. Бек, однако, подчеркивает, что терапевту далеко не достаточно просто выучить набор техник, - он должен иметь общую "когнитивную концептуализацию", а также иметь хорошо развитые навыки межличностного общения и чувствительность. Вейшар отмечает, что написанное Беком руководство по лечению депрессии не смогло выразить сущность его собственного эмпатического терапевтического стиля, который хорошо виден на видеокассетах. Мы вернемся к этому наблюдению позже, когда будем обсуждать факторы, которые могут быть реально терапевтичными в когнитивно-поведенческой терапии.

Сравнение с психоаналитической парадигмой

Современная психоаналитическая концептуализация и клиническая техника сильно отличаются от тех, что были распространены в 1950-е годы в Филадельфии. Возможно, Бек, скептически относившийся к классической теории влечений и тому преувеличенному значению, которое его коллеги придавали реконструкциям событий детства, нашел бы относительно более активный психоаналитический подход, основанный на работе "здесь-и-сейчас" и исследовании объектных отношений, более подходящим своему вкусу (хотя может быть этого бы и не случилось). Несмотря на то, что большинству читателей они должно быть известны, я постараюсь кратко изложить здесь основы современной психоаналитической клинической парадигмы, для того чтобы сопоставить ее с парадигмой когнитивной. Следует отметить, что мой подход будет основан скорее на традиционной "позитивистской", нежели на "конструктивистской" парадигме: я считаю, что первичным объектом изучения и открытий является внутренний мир пациента. Признавая предвзятость, обусловленную нашей "нередуцируемой субъективностью" (irreducible subjectivity) (Renik, 1998), я соглашаюсь с Данном (Dunn, 1995) в том, что это ни в коем случае не "редуцирует" нас до состояния тотального невежества. Таким образом, я считаю, что в своем стремлении к пониманию внутреннего мира другого человека аналитик делает наилучшее из возможного, с учетом несовершенного и предвзятого наблюдающего инструмента,

Позиция когнитивно-поведенческой терапии приемлема интуитивно и социально - она является специализированной формой обычного наставнического отношения. Психоаналитическую позицию намного сложнее принять как аналитику, так и пациенту. Терапевт предлагает сочувствующее внимание, но оставляет повестку дня открытой для свободных ассоциаций пациента, присутствуя при этом как участник-наблюдатель разворачивающихся отношений. Аналитик часто имеет сильное желание ответить пациенту естественным образом, объяснить и утешить. Если аналитик уступает таким импульсам, это приносит ему облегчение: он чувствует себя лучше и добрее. В частности, это освобождает его от моральных укоров, которые неизбежно возникают, когда он является негативной фигурой переноса (Milton, 2000). Парадокс заключается в том, что хотя аналитик внешне становится более "реальным", на самом деле это иллюзия. Поддаваясь давлению пациента, он продолжает быть объектом переноса, и именно с этой знакомой и относительно слабой фигурой пациент остается внешне и внутренне (Feldman, 1993). Коллапс аналитической позиции лишает аналитика потенциальной возможности стать поистине неожиданным новым объектом (Baker, 1993). Это новый объект для интернализации, который может выдержать и осмыслить проекции пациента, а не постараться поскорее отказаться от них.

Аналитические принципы нейтральности и абстиненции имеют в виду не холодность, но личную ненавязчивость, к которой следует стремиться и которая позволяет аналитику облекаться в то, что приносит пациент. Уменьшая посторонний "шум", исходящий от своей личности, аналитик обеспечивает более чистое поле для того, что приносит пациент. Появляется возможность для возникновения "живых" эмоциональных переживаний, временами чреватых опасностью, провоцирующих тревогу и болезненных для аналитика или пациента или для них обоих. Однако активизация и оживление искаженных внутренних объектных отношений дает потенциальную возможность для их исследования и постепенного изменения в процессе переживания. В отличие от когнитивно-поведенческой терапии, изменение, которому способствует аналитическая работа, относительно независимо от сознательных аспектов инсайта.

Аналитическая позиция будет часто утрачиваться, и должна устанавливаться заново, поскольку аналитик утонченно подталкивается пациентом к выполнению его бессознательных сценариев (Sandler, 1976; Joseph, 1985). Постоянно будут возникать приглашения, которые аналитик будет частично принимать, стать более предписывающим, обучающим, пристрастным, эмоционально отзывчивым и так далее. Можно сказать, что пациент все время старается заставить аналитика быть терапевтом другого рода - ближе к гуманистическому консультанту, гештальт-терапевту, гуру, учителю или, что, на мой взгляд, происходит довольно часто, пациент бессознательно подталкивает аналитика к предоставлению слабой версии когнитивной терапии. Все эти виды терапии, включая когнитивную, используют терапевтические позиции, которые принимаются более естественно, потому что являются специализированными формами обычного социального контакта. Единственным исключением является психоаналитическая терапия. Здесь всегда приходится выполнять тяжелую работу, идущую вразрез с природной предрасположенностью, наблюдая коллапс аналитической позиции, прорабатывая его в контрпереносе и вновь восстанавливая эту позицию во всей ее сложности и контринтуитивности.

В когнитивно-поведенческой терапии пациент и терапевт говорят вместе о нарушенном пациенте. В основном они слышат рассказы, и терапевт вместе с рассудительным пациентом, присутствующим в его кабинете, пытаются придумать способы сделать нарушенного пациента более разумным. Рациональная часть самости пациента усиливается, чтобы одолеть нарушение. Это поддерживает, и даже усиливает, внутреннее разделение личности на рациональное и нерациональное, сознательное и бессознательное. Аналитические условия, напротив, позволяют нарушенным аспектам пациента проявиться прямо в кабинете, со всеми их страстями и иррациональностью, любовью, ненавистью, разрушением и так далее. Пациент поощряется проецировать, подвергать сомнению, прерывать, жаловаться, вовлекая аналитика бесчисленным множеством способов в психическую драму. Создается возможность для выхода на свет примитивных и тревожащих фантазий, охватывающих тело и душу.

Аналитик, в таком случае, получает по сравнению с когнитивным терапевтом преимущество значительно более широкого диапазона ориентаций по отношению к пациенту и его различным аспектам. С этим связана важная, но особенно интрузивная черта психоанализа, состоящая в том, что часто аналитик наблюдает за происходящим в терапевтических отношениях с "третьей позиции". Эта триангулярность может вызвать примитивные чувства эдиповой исключенности, описанные Бриттоном (Britton, 1989). Рефлективный, независимый разум аналитика может вызывать ярость своей приватностью и недоступностью, как место, в котором происходит своего рода исключающий "ментальный половой акт". Проще и намного комфортнее выравнивать такой треугольник и обсуждать вещи, которые уже видны, исходя из некой общей позиции, или же обсуждать вместе кого-то другого. Позиция "сотрудничающего коллеги", принятая в когнитивно-поведенческой терапии, вместе с сеттингом, который не способствует живым манифестациям нарушений, помогает избежать триангулярности практически полностью. Я думаю, это ключевое отличие. Психоаналитик намеренно берет на себя риск вызвать нарциссическое недовольство или даже ярость, говоря открыто о вещах, которые пациент не может видеть, или видит только наполовину и хочет сохранить в тайне. Хотя такая ситуация некомфортна для обоих участников, в ней происходит активизация нарциссических частей личности, которые могут затем постепенно модифицироваться и интегрироваться.

Рассмотрим случай упоминаемой выше гипотетической депрессивной пациентки, которая обратилась за помощью, чувствуя, что она никому не интересна, и что у других людей жизнь лучше. Психоаналитик не будет активно поощрять ее к исследованию и проверке своих убеждений вне стен кабинета. Напротив, он предложит пациентке нейтральный, неструктурированный сеттинг, в котором та сможет быстро почувствовать, что аналитик не интересуется ею, занят своими мыслями и говорит с ней с позиции превосходства и привилегированности. Аналитик, как и другие люди, которых пациентка встречает в своей жизни, по ее мнению, проводит время с другими людьми намного лучше и увлекательнее, тогда как она оставлена в одиночестве со своей низкосортной жизнью. Не ободряя и не утешая, аналитик может быстро оказаться мишенью для негодования такой пациентки. Природа и источник этого негодования постепенно будут становиться яснее, позволяя понять и исследовать его на значительно более глубоком уровне. Завистливое несчастье пациентки может оказаться связанным с детскими чувствами исключенности из отношений между родителями и отношений матери с братьями и сестрами. "Другая комната", из которой человек по определению всегда исключен (Britton, 1998), для многих людей может стать идеализированной, так что их собственная жизнь опустошается и лишается смысла, а процесс развития сепарации и независимости приостанавливается. Это глубокое чувство "эдиповой исключенности" может быть связано с детскими депривациями и особыми трудностями в выдерживании раздельности и различия. Маловероятно, что когнитивно-поведенческая терапия сможет обнаружить такую сложную динамику или будет способна работать с ней.

Разумеется, психоаналитики рассуждают со своими пациентами, объясняют им, дают практические советы и так далее. Я думаю, это часто происходит в конце некоторого этапа болезненной или бурной работы в переносе. Например, когда нарциссическая сторона пациента наконец становится понятой и интегрированной (выражаясь в кляйнианских терминах, происходит движение в направлении депрессивной позиции), и пациент становится сотрудничающим, он начинает мыслить и проявлять любопытство относительно того, что произошло и как это связано с текущими и прошлыми отношениями. Я думаю, что довольно часто организующая и контекстуализирующая фаза некоторой части работы в определенном смысле является финальной "когнитивной" фазой. В другое время, однако, аналитики становятся "когнитивными" как бы коротким замыканием, то есть принимают эту позицию, чтобы избежать болезненного, но необходимого эмоционального переживания. Таким образом, аналитик нуждается в самонаблюдающем взгляде, чтобы исследовать, не начинает ли он выражаться слишком рационально и благоразумно, не старается ли убедить пациента принять некую часть реальности и не подталкивает ли его к определенному действию. Можно спросить себя в этот момент, не является ли это желанием выглядеть хорошим, безупречным объектом - и в таком случае есть смысл задуматься, какую форму в данный момент может принять плохой объект, если он ощущается настолько невыносимым. Вероятно также, что в переносе и контрпереносе можно увидеть более широкую картину, которая обычно упускается из виду. Я проиллюстрирую эту возможность случаем м-ра А.

М-р А

М-р А, 45-летний мужчина, все еще жил со своими родителями и работал на должности клерка, которая была намного ниже его способностей, обратился к анализу за помощью в личностном продвижении. Он периодически приходил на сессию в особом, думающем и конструктивном, настроении и хотел помощи относительно некоторого плана изменения: например, он собирался научиться водить машину, устроиться на новую работу, купить свою собственную квартиру и так далее. В таких ситуациях я обычно воодушевлялась и радовалась за него, потому что до того он действительно казался застрявшим в своем жалком состоянии. Я пыталась вместе с ним проанализировать его трудности в решении поставленных задач, связывая это, когда открывалась такая возможность, с отношениями в переносе и некоторыми проблемными отношениями из прошлого, как я делаю обычно. На последующих сессиях м-р А начинал тревожиться и сомневаться относительно этих изменений. Он начинал их оттягивать: например, он должен был заполнить форму, но оставил ее на работе, или потерял; он сообщал мне о необходимом телефонном звонке, который был отложен, и так далее, удостоверяясь, что я знаю каждую стадию отсрочки. Дело все еще выглядело так, что он хочет помощи по поводу своих страхов. Природа сцен в анализе, следующих за этими задержками, оставляла во мне сильное ощущение желания противоречить.

Сперва я оказывалась исполненной разумных и практических идей и стратегий помощи м-ру А по преодолению его страхов и (с виноватой оглядкой в сторону своего аналитического Супер-Эго) я обычно соскальзывала к интерпретациям, которые в действительности были замаскированными практическими советами, типа "интересно, что вы не чувствуете, что можете…". В это время мы обычно входили, как я сейчас вижу, в некую "когнитивную" стадию, которая, в конечном счете, оказалась непродуктивной. М-р А пассивно принимал мои когнитивные и поведенческие советы, но снова и снова позволял своим планам распадаться. Он становился все безразличнее и пассивнее, тогда как я оказывалась все более и более энергичной. Тогда я начинала анализировать его сопротивление в терминах бунтарского отношения ко мне, или отвергнутых и спроецированных в меня частей психики, или, возможно, в терминах внутреннего конфликта. Ничего не происходило - то есть, м-р А продолжал докладывать мне равнодушно и безнадежно, а иногда с оттенком триумфа, что он все еще ничего не сделал относительно очередного своего плана, и в эти моменты я чувствовала, что моему терпению приходит конец. Если я не могла сдержать свой контрперенос, я слышала, как делаю довольно резкую и нетерпеливую интерпретацию пассивности м-ра А. В ответ он становился либо очень слабым и деморализованным, либо скрыто восторженным и насмешливым. В это время он обычно сообщал сновидения, в которых кого-то преследовали или запугивали гангстеры или заключенные - часто было неясно, на чьей стороне в этих сновидения находился он сам.

Несколько раз проработав эти ситуации с м-ром А, я начала понимать его сложную внутреннюю ситуацию. Он удерживался в ловушке внутренней фигурой "монстра", которая отчасти представляла собой версию его крайне жестокой (abusive) мачехи, и одновременно брал реванш над ней. Я увидела свои "когнитивные" импульсы как часть более широкой картины, в которой мы как аналитическая пара отыгрывали садомазохистический сценарий. В нем м-р А одновременно удерживался в западне и удовлетворял свое желание, потребность в бесконечной инфантильной зависимости от архаического объекта. В фантазии он, по-видимому, помещал себя внутрь меня, практически полностью проецируя в меня свое активное мышление. Только временами возникали моменты, когда я могла стать вовне этой ситуации, увидеть картину в целом и интерпретировать ее без оттенка мстительности, и тогда м-р А начинал проявлять реальный интерес. Наша работа в полной мере стала испытанием моих аналитических возможностей, но, в конечном счете, позволила м-ру А ощутить свое собственное мышление более полно. Это означало, что он должен был посмотреть в лицо своей собственной ситуации, оплакать ее внутренне и внешне, ощутить свой гнев, вину, печаль и, наконец, свою собственную немалую силу.

В моей работе с м-ром А я периодически чувствовала себя подталкиваемой к исполнению фрагментов слабой версии когнитивно-поведенческой терапии. Такая ситуация иллюстрирует, что я имею в виду под "коллапсом" аналитической позиции в нечто более простое и одновременно более привычное с точки зрения обычного здравого смысла. Время от времени она неизбежно будет возникать в нашей практике, и требуется тяжелая работа в контрпереносе, чтобы эту ситуацию заметить и восстановить напряжение и сложность, присущие продуктивной аналитической работе.

Сравнение способов обучения в психоаналитической и когнитивно-поведенческой парадигмах

Мы знаем, что и психоанализ, и когнитивно-поведенческая терапия включают в себя обучение. Главный тип обучения, на который возлагают надежды в психоанализе, это обучение через эмоциональный опыт. Например, человек обнаруживает, что его самые худшие опасения не оправдались, или, если они оправдались, это не смертельно и об этом можно думать. Когнитивно-поведенческие терапевты также надеются, что их пациенты будут учиться на опыте. Цель экспериментов, проводимых в качестве домашней работы, состоит в том, чтобы пациент смог проверить свои искаженные представления вне сессии. Сегодня некоторые когнитивные терапевты даже говорят своим пациентам: "Разве вы не видите, что поступаете также и со мной?". Аналитический пациент, однако, может научиться неким довольно тонким и сложным вещам через понимание, контейнирование, повторяющийся эксперимент и переживание, которое удалось выдержать внутри терапевтического отношения. Например, как в случае м-ра А, то, что отказ от зависимого, садомазохистического способа отношений приводит одновременно к некой утрате и одиночеству нового типа, но также к новой свободе и независимости мышления и действий.

Косвенно в когнитивно-поведенческой терапии подразумевается, что если в течение некоторого непродолжительного периода времени уделять внимание модификации сознательного искаженного представления пациента о реальности, или "дисфункциональных представлений", более глубокие структуры, генерирующие эти представления, будут рассеиваться или станут намного слабее. Психоаналитики менее оптимистичны. Пациентка миссис В может получить облегчение и ободрение, узнав в результате смелого домашнего задания, что ее семья радуется тому, что она подала заявление о своем повышении по службе. Однако после короткого благополучного периода ее опять начинает мучить и серьезно мешать ее жизни карикатурно кошмарная внутренняя материнская фигура, которая становится слабой, больной и упрекающей, когда дочь оставляет свою депрессию и сомнения - на глубинном уровне это ощущается как "оставление" матери. Другой пациент, м-р С, который боится (он знает, что иррационально), что половой акт каким-то образом нанесет вред ему или женщине, имеет возможность протестировать свои страхи на опыте только в очень ограниченной степени. Бессознательно его детская ярость из-за того, что ему приходилось оставаться вне спальни родителей и их самодовольных исключительных отношений, ведущая к фантазии о жестоком внедрении в тело матери, означала, что он суеверно боится нанести вред женщине и/или спровоцировать атаку со стороны внутренней кошмарно мстительной пары из его фантазии.

Далее, когнитивные терапевты приводят убедительные доводы в пользу эффективности когнитивно-поведенческой терапии в борьбе с порочным кругом в образовании симптомов. Например, человек, страдающий от приступов паники, причиной которых служат его пугающие бессознательные фантазии, часто в дальнейшем подвержен усиливающемуся спиралеобразно ипохондрическому страху, связанному с ощущением остановки дыхания и дрожи. Когнитивно-поведенческая терапия может быть очень полезной в модификации таких циклов с положительной обратной связью в образовании симптомов. Однако можно предположить менее радикальный и менее стабильный эффект от когнитивно-поведенческой терапии по сравнению с психоаналитической работой, которая нацелена в подобных ситуациях на работу со структурами, относящимися к более раннему этапу причинной цепочки.

Психоанализ пролил свет на некоторые преграды на нашем пути к обучению. Обучение некоторым фундаментальным истинам о себе и других представляет собой сложный процесс - одновременно желанный и вызывающий отчаянную ненависть и сопротивление (Money-Kyrle, 1968). Трудно отказаться от чувства всемогущества, ощущения себя центром вселенной, который независим от других, и полностью признать, что мы являемся продуктом пары, которая образовалась без нашего контроля, и что у людей, составляющих эту пару, свое мышление, отдельное и отличающееся от нашего. Здесь имеет место триангулярность, о которой я говорила выше. Психоаналитическое исследование показывает нашу очень активную роль в том, чему мы учимся и чему не можем выучиться в течение всей нашей жизни. А также, что обучение является продуктом одновременно окружающей среды и конституции. Косвенно многие статьи по когнитивно-поведенческой терапии (но не психоаналитические) говорят, что терапевт каким-то образом должен быть способен преодолеть и трансформировать неадекватные внутренние схемы пациента благодаря тому, что сам является хорошей разумной личностью. Этот взгляд на человеческую природу считает применение разума и правильных внешних условий достаточными для лечения. Предполагается, что пациент есть просто хорошая и разумная жертва непонимания и пренебрежения. Многие психоаналитики, напротив, считают, что человеку свойственны сложные внутренние конфликты и в нем имеются сильные тенденции к неблагоразумию - все они должны быть поняты и проработаны в деталях. Это различие в философии, часто несформулированное, имеет важные клинические следствия.

Факторы, которые психоанализ считает сильно усложняющими обучение, могут означать, что некоторые пациенты просто не способны выносить определенного рода знание и понимание, предоставляемое психоанализом. Они либо не хотят, либо не способны к ним. В таких случаях попытка применения психоанализа была бы проявлением высокомерия (равно как и бесполезной). Пациент должен иметь право выбора сотрудничающего, менее амбициозного и более прямого обучающего подхода, который не будет угрожать необходимым защитам. При правильной оценке можно достаточно точно определить, как много вмешательства пациент приветствует или готов вынести. Это означает, например, что психоаналитические психотерапевты, работающие в общественном секторе и получающие финансирование для работы с очень нарушенными пациентами только один раз в неделю, бывают вынуждены ввести более когнитивные параметры и, в результате, нарушить аналитическую позицию. Такой коллапс, по крайней мере частично, лишает пациента полной возможности работы в негативном переносе - возможности спроецировать в терапевтические отношения самое худшее в своем внутреннем мире. В результате ограничивается размах работы, которая может быть проделана. С некоторым конкретным пациентом терапевт может счесть такой подход разумным, поскольку все ужасные вещи просто невозможно будет контейнировать в рамках того ограниченного сеттинга, которых доступен. Однако я думаю, что терапевту всегда следует задаваться вопросом, действительно ли в этом случае он оберегает пациента или же самого себя? Не занижает ли он способности пациента и не избегает ли атаки, возможность для которой реально нужна пациенту?

Существуют клинические причины такого сознательного нарушения напряжения аналитической позиции с некоторыми пациентами. Однако такой коллапс также может быть частью продолжающихся дебатов и диалектики внутри психоанализа как профессии в разных местах и в различное время. Абстиненция и нейтральность, превратившись в ригидность и высокомерие, могут побудить некоторых аналитиков выражать "человеческое тепло" и вновь экспериментировать с удовлетворением инфантильных желаний пациентов.

Доведенные до предела ловушки, открывающиеся при таком подходе, могут в свою очередь спровоцировать движение в противоположном направлении. Частичные нарушения аналитического напряжения в одном или другом направлении могут стать частью некоторого особого подхода. То, что является коллапсом для одного аналитика, может быть гибким инновационным экспериментом для другого, и начавшиеся дебаты могут оказаться креативными для психоанализа в целом, обеспечивая необходимое противодействие стагнации. Движение в сторону более "разумных" и социально приемлемых подходов также может оказаться менее креативным и связанным с собственной неизбежной амбивалентностью аналитиков относительно медленности психоанализа и его несоответствия ранним, идеалистическим ожиданиям.

"ИНТЕГРАЦИЯ" ПСИХОАНАЛИЗА И КОГНИТИВНЫХ ТЕРАПИЙ

Некоторые терапевты считают, что можно комбинировать все преимущества различных техник без потери их силы. Например, "когнитивно-аналитическая терапия" (Ryle, 1990) представляет собой краткий, гибкий подход, при котором пациентов поощряют размышлять о себе и своих отношениях, формулировать и наблюдать вместе с терапевтом то, что по привычке происходит неправильно. Терапевт может использовать классические приемы когнитивно-поведенческой терапии, такие как поощрение пациента к ведению дневника симптомов и выполнению экспериментов в качестве домашней работы, и в то же самое время интерпретировать явления переноса по мере их возникновения. Сопротивление пациента ведению дневника и выполнению других задач, к примеру, часто дает материал для работы в переносе.

Сессии когнитивно-аналитической терапии менее структурированы, чем классические сессии когнитивно-поведенческой терапии и, несомненно, в них уделяется внимание бессознательным, а не только сознательным значениям, но когнитивно-аналитическая терапия имеет также определенные структурные особенности. Здесь, так же как в когнитивно-поведенческой терапии, имеет значение чтение пациентом специальной литературы и подчеркивается важность раннего сотрудничающего формулирования проблем в письменной форме. К этим формулировкам обращаются позже, когда возникают проблемы в переносе или когда происходит обсуждение трудностей вне сессий. Другая письменная работа состоит в том, что пациент и терапевт должны написать "прощальное письмо", в котором выражают свои взгляды относительно терапии, когда она подходит к концу. Райл (1995) описывает когнитивно-аналитическую терапию как очень полезную и безопасную первую терапию для пациентов, направляемых для амбулаторной психотерапии в британской службе здоровья.

Райл (1995) считает перенос "выносливым растением", способным расти, где только можно, и определенно не нуждающимся в пассивности терапевта. Он также считает, что сотрудничающая позиция когнитивно-аналитической терапии потенциально менее опасна, чем психоанализ, который он видит помещающим пациента в совершенно беспомощную позицию (Ryle, 1994). Я согласна с Райлом в том, что плохой психоанализ имеет больший потенциал для нанесения вреда, что плохая КАТ. Это происходит потому, что создаются условия, в которых "выносливое растение" переноса может процветать более полно, и часто более беспокоящим образом, точно также как комнатные растения холодного климата становятся кустами и деревьями в тропиках. Далее, многие растения даже не прорастают вне тропиков, и потому важные аспекты переноса и контрпереноса не смогут выйти на свет в сеттинге когнитивно-поведенческой терапии и когнитивно-аналитической терапии. Последние, несмотря на кажущуюся очевидность обратного, имеют фундаментальное сходство друг с другом и фундаментально отличаются от психоаналитического подхода. Активное утверждение терапевтом положительного отношения коллеги/учителя в когнитивно-аналитической терапии, как и в когнитивно-поведенческой терапии, и структурированный характер работы, помогают ограничить регрессию пациента, а также природу и интенсивность переноса. Это делает их в целом более безопасными терапевтическими подходами, которые могут осуществлять относительно неопытные терапевты.

Однако я думаю, что те же самые факторы, которые ограничивают потенциал для нанесения вреда и злоупотребления пациентом в когнитивно-аналитической терапии и когнитивно-поведенческой терапии, также ограничивают положительную потенциальную силу в терапии, именно потому, что они ограничивают природу и характер переноса и контрпереноса. В них обеих ставится предел силе и величине, как позитивной, так и негативной, которую терапевт может потенциально иметь в переносе. Динамики эдипова исключения можно легко избежать или быстро ее ослабить постоянной доступностью когнитивных путей отступления - то есть, триангулярность опять обходится стороной. Однако когнитивно-аналитическая терапия, также как когнитивно-поведенческая терапия, по этим причинам при первоначальном контакте будет восприниматься более доступной и дружелюбной, и может вовлекать более разнообразных пациентов.

Я думаю, что другое общее и важное ограничение когнитивно-аналитической терапии и когнитивно-поведенческой терапии, по сравнению с аналитическим подходом, состоит в не-нейтральном отношении терапевтов когнитивно-аналитической терапии и когнитивно-поведенческой терапии к идеалу "прогресса". В силу введения явно сформулированных задач, с самого начала имеют место косвенное давление и ожидания подчинения и улучшения пациента, в какой бы вежливой и понимающей форме они не выражались. Я думаю, что это делает хорошую когнитивно-поведенческую терапию и когнитивно-аналитическую терапию более патерналистской, чем хороший анализ, и вводит неявные ограничения через разумность и дружелюбие.

Также поднимались вопросы (например, Scott, 1993) относительно довольно функционалистской и позитивной модели мышления и внутренних отношений, лежащей в основе когнитивно-аналитической терапии (и когнитивно-поведенческой, на мой взгляд). Кажется, что возможность настоящего установления и поддержания ориентированного на решение задачи терапевтического альянса с глубоко нарушенными и самодеструктивными пациентами предполагается слишком легко. Я думаю, терапевтам важно осознавать ограничения таких подходов, как когнитивно-аналитическая терапия, и быть чувствительными к желанию и потребности некоторых пациентов в чем-то большем и отличающемся. Также как, в сущности, и в психоанализе, существует опасность фанатичной идеализации собственного подхода без признания его ограничений, существующих наряду с достоинствами.

ПОВТОРНОЕ ОТКРЫТИЕ ПЕРЕНОСА И СОПРОТИВЛЕНИЯ В КОГНИТВНО-ПОВЕДЕНЧЕСКОЙ ТЕРАПИИ

Я утверждала, что когнитивно-аналитическая терапия (и другие аналогичные "интегративные" подходы) могут быть намного ближе в своей концептуализации к современной когнитивно-поведенческой терапии, чем к психоанализу, несмотря на их внимание к бессознательному и использование переноса. Я думаю, что это становится более очевидным по мере того как когнитивно-поведенческая терапия начинает заниматься лечением нарушений личности, придает большее значение переживанию на опыте, становится более эмоциональной и больше концентрируется на терапевтическом отношении. Сам Бек недавно утверждал, что когнитивно-поведенческая терапия есть "интегративная терапия" par excellence (Beck, 1991).

Когнитивная теория развивается в нечто менее механистичное и более "конструктивистское", проявляющее интерес к тому, как пациент конструирует реальность. Происходит изменение образа терапевта, прикладывающего свою собственную рациональность к пациенту. Ряд авторов (например, Power, 1991) отмечает "психоаналитический дрейф" в практике когнитивной терапии, точно также как имела место "когнитивная тенденция" в практике поведенческой терапии. Нечто более объектно-ориентированное просачивается также в теорию схем благодаря расцвету интереса к идеям Боулби о привязанности среди когнитивных теоретиков (например, Liotti, 1991). Согласно Вейшару (1993), в настоящее время имеют место активные дебаты среди когнитивных теоретиков о том, является ли "клинический дефицит когнитивным или межличностным по своей природе" (с.125). Однако, несмотря на этот внешний "психоаналитический дрейф", я не согласна с Бэтменом (2000) и считаю, что когнитивная клиническая парадигма остается фундаментально отличной от психоаналитической, и что их сближение скорее внешнее, чем реальное. Исследование путей, которыми современная когнитивно-поведенческая терапия модифицирует свою технику, я надеюсь, проиллюстрирует это.

Наряду с развитием теории, терапевты (например, Beck et al., 1990) сейчас рекомендуют модификацию стандартной техники при работе с пациентами с нарушениями личности. Эта модификация включает в себя внимание к отношениям между пациентом и терапевтом, которые без этого могут привести к преждевременной потере пациента или к тупиковой ситуации в терапии. Например, нам говорят, что пациент не захочет упоминать свои беспокоящиеся негативные мысли о терапевте, и вместо этого будет становиться молчаливым или другими способами показывать какое-то сопротивление, например паузами, сжиманием кулаков, заиканием, сменой темы. Процитирую Бека: "Когда пациента спрашивают о чем-то, он может сказать, что "это неважно, это ничего не значит". Тем не менее, терапевту следует оказывать давление на пациента" (Beck et al., 1990, c.65). Это напоминает раннюю фрейдовскую "технику давления", когда он настаивал, чтобы пациент говорил ему, что приходит ему в голову, насколько бы сильно пациент ни предпочитал не делать этого. Фрейд описывает (Breuer & Freud, 1895), что часто именно наиболее значимые вещи удерживались от врача, хотя пациент настаивал на их незначительности. Я думаю, можно также видеть, как когнитивно-поведенческая терапия воспроизводит ранние формы в истории психоанализа другими способами. Более того, Фрейд пытался лечить пациентов, используя простой катарсический метод, и его первоначальные попытки работы с переносом состояли в объяснении его пациенту как архаического остатка.

Приводя множество клинических примеров, Бек показывает, что лечение должно продолжаться дольше и иногда проходить чаще, чем один раз в неделю. Его терапевтический оптимизм более сдержанный, чем раньше. Он говорит о трудности исследования этих продолжительных и более сложных курсов лечения с использованием формата контролируемой проверки, делая вывод, что следует намного больше ценить единичные исследования клинических случаев и клинический опыт. (Это может поразить психоаналитиков, которые часто подвергаются критике за то, что поступают именно таким образом; в этом есть некая ирония.) Он говорит о важности получения знаний обо всей жизни пациента и изучении его детства, а не простом фокусировании на когнициях и задачах слишком глубоко или слишком преждевременно. Он подчеркивает значение аффективного переживания здесь-и-сейчас и использования основанных на переживании техник.

Бек указывает, что для пациента переживание своих трудностей в отношении к терапевту может быть полезным и может "лить воду на его мельницу". Однако, в отличие от аналитического подхода, предполагается, что терапевт быстро подвергает сомнению эти негативные явления переноса, чтобы восстановить положительные рабочие отношения. Бек говорит, что следует "находиться в роли друга и советчика", "привлекать свой собственный жизненный опыт и жизненную мудрость", чтобы "предлагать решения" и "просвещать пациента относительно природы близких отношений" и становиться для него "ролевой моделью" (с.66). С психоаналитической точки зрения аналитик старается анализировать, а не принимать это жертвоприношение автономии пациента, хотя действительно временами пациент в переносе может видеть психоаналитика своей ролевой моделью. Аналитики могут рассматривать утверждение Бека как декларацию некоего необоснованного превосходства знаний терапевта о том, как надо жить. Следующая цитата из Бека, возможно, проясняет это предположение, иллюстрируя простую модель "дефицита", принятую в когнитивно-поведенческой терапии (последняя требует от терапевта быть своего рода учителем жизненных навыков): "Этот процесс переобучения особенно важен в лечении пациентов с пограничным расстройством личности, чей дефицит личности мог воспрепятствовать получению и закреплению ими многих базовых навыков самоконтроля и стабильных отношений с другими" (с.66).

Бек, в своей недавней работе, часто ссылается на разочарование, фрустрацию и другие негативные чувства, которые вызывают в терапевте эти трудные пациенты. Он подчеркивает значение супервизии в этих случаях, а также неоднократно обращается к идее ведения терапевтом своего собственного "дневника дисфункциональных мыслей", для того чтобы управлять своими негативными чувствами и мыслями в отношении пациента. Хотя Бек не упоминает этого, имеются данные, что сегодня обучающиеся когнитивно-поведенческой терапии терапевты проходят личную психотерапию намного чаще, хотя и в неинтенсивной форме, в качестве вспомогательного средства в своей работе. На мой взгляд, подобный процесс является логическим развитием этих новых (пере)открытий в когнитивно-поведенческой терапии. Без персонального анализа, например, большинство людей плохо подготовлены к тому, чтобы выдерживать и клинически использовать контрперенос, а не разыгрывать его.

ЭМПИРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ, СРАВНИВАЮЩИЕ ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКУЮ И КОГНИТИВНУЮ ТЕРАПИЮ

К сожалению, профессиональное соперничество и политическое давление означают, что часто менталитет "скачек" может проникать в эмпирическое сравнение результатов когнитивного и психоаналитического лечения. Например, соревнование за ограниченные ресурсы в британском общественном секторе, может означать, что клиницисты, использующие различные методологии, будут стремиться доказать, что их терапевтический бренд более эффективен, чем другой. Есть данные, что клиницисты различных темпераментов будут склоняться к различным терапевтическим модальностям (Arthur, 2000), что затрудняет признание ценности чужого подхода и ограничений своего собственного.

Часто используемый аргумент в пользу предложения когнитивно-поведенческой терапии, а не психоаналитического лечения пациентам общественного сектора состоит в том, что имеется намного больше свидетельств эмпирических исследований в пользу ее эффективности. Также утверждают, что она дешевле, поскольку короче и требует намного меньшей подготовки для ее проведения. Когнитивно-поведенческая терапия, будучи краткой, фокусной терапией, хорошо поддается популярному формату основанных на случайном выборе контролируемых проверок (randomised controlled trial), которые проводились неоднократно и с большим энтузиазмом, хотя часто и не с типичными внебольничными группами пациентов (Enright, 1999). Показатели результатов обычно представлялись в форме простых оценок симптомов, и периоды последующего наблюдения были короткими.

Сам психоанализ, конечно, требует четырех или пяти сессий в неделю на протяжении нескольких лет. В результате часто наблюдаются радикальные изменения в отношениях пациента, его способности к работе и творческой самореализации, что выходит за рамки и намного превосходит простое "облегчение симптомов". Такие критерии оценки результатов трудны и сложны для измерения, несмотря на определенный прогресс в области "объективного измерения субъективного" (Luborsky et al., 1986; Barber & Crits-Cristoph, 1993; Hobson & Patrick, 1998). Психоаналитическая психотерапия, с ее типичными ограничениями внутри общественного сектора, использует ту же самую методологию, обычно на базе частоты сессий один раз в неделю в течение одного или нескольких лет, и ожидает получения изменений того же типа, но в меньшей степени. На мой взгляд, стремление к напряжению аналитической позиции, о котором я говорила выше, характеризует психоаналитический подход, независимо от того, проводится ли он один или пять раз в неделю, в течение краткого или продолжительного периода времени. Существенный фактор, я думаю, заключается в необходимости для терапевта проходить очень интенсивное, основанное на личном опыте и продолжительное обучение, для того чтобы он мог устанавливать и сохранять аналитическую позицию.

Когда делаются попытки приспособить психоаналитическую работу к исключительно нетипичному формату шестнадцати сессий, подходящему когнитивно-поведенческой терапии, большинство аналитиков не предскажут ничего большего, чем симптоматическое изменение или временная смена поверхностных представлений, поскольку отсутствует возможность для существенной проработки. Таким образом, можно ожидать, что эффективность очень короткой психоаналитической психотерапии будет соответствовать эффективности когнитивно-поведенческой терапии. Это подтверждается в относительно немногочисленных случаях проведения высококачественных сравнительных исследований когнитивно-поведенческой терапии и краткосрочной психоаналитической психотерапии: обнаружено, что, в сущности, результаты не отличаются (Cris-Cristoph, 1992; Luborsky et al., 1999).

Интересно, что одно исследование, предпринявшее попытку связать процесс и результат в краткосрочной когнитивной и психоаналитической терапии, пришло к выводу, что важными являются более типичные "динамические" элементы психотерапии (Jones & Pubs, 1993). Эти авторы ожидали, что когнитивная терапия работает через когнитивные процедуры, а динамическая терапия - через динамические. Вместо этого они наблюдали, что "пробуждение аффекта", "принесение беспокоящих чувств в сознание" и "интеграция текущих трудностей с предыдущим жизненным опытом, используя отношение терапевт-пациент в качестве средства изменения" (c.315) давали улучшение в обоих типах терапии. Напротив, более типично "когнитивные" процедуры "контроля негативного аффекта посредством использования интеллекта и рациональности" и "поощрение, поддержка и утешение со стороны терапевта" не позволяли прогнозировать положительный результат.

Джонс и Пулос утверждают, что все эти виды терапии действуют благодаря обеспечению уникального безопасного контекста, внутри которого пациент может исследовать свои отношения с самим собой и с окружающим миром. Достижению результата способствует то, что предпочтение отдается эмоциональному переживанию по сравнению с рациональностью, и акцент делается на истории развития. Согласно этому исследованию терапия оказывается менее успешной, по крайней мере тогда, когда когнитивные терапевты действуют с позиции "рационалистического" подхода, при котором аффект понимается как выражение иррациональных и нереалистических убеждений и с ним обращаются соответственно этому пониманию, и когда они видят свою роль в применении технических инструкций и руководств. Другое исследование, сравнивающее процесс в "динамической-межличностной" и когнитивно-поведенческой терапии (Wiser & Goldfried, 1996), детально изучало все типы интервенций, сделанных в тех частях сессий, которые опытные терапевты сами считали способствующими изменению пациента. Эти исследователи опять отмечают неожиданную для себя тенденцию когнитивных терапевтов к использованию и высокой оценке более "динамических" техник, и утверждают, что это является частью недавнего смещения когнитивно-поведенческой терапии к межличностному фокусу.

Когда мы изучаем результаты в более типичном длительном психоаналитическом лечении, "золотой стандарт" формата контролируемых проверок, который работает достаточно хорошо для краткосрочной терапии, ставит огромные организационные проблемы и может оказаться совершенно непригодным (Galatzer-Levy, 1995; Gunderson & Gabbard, 1999). Здесь мы имеем дело со сложным межличностным процессом, зависящим от множества переменных. Там, где в сравнительных исследованиях пациенты демонстрируют выраженное предпочтение или склонность к определенным видам работы, контроль оказывается невозможным, а рандомизация становится сомнительной. Относительная нехватка данных с контролируемой проверкой эффективности психоаналитической работы есть функция огромных трудностей, присущих такому исследованию типичного психоаналитического лечения, и часто ложно приравнивается к "свидетельствам против" (Parry & Richardson, 1996).

Существует растущее количество эмпирических исследований более продолжительной психоаналитической психотерапии, проводимой со взрослыми и детьми в общественном секторе (например, Moran et al., 1991; Sandahl et al., 1998; Bateman & Fonagy, 1999; Guthrie et al., 1999). С учетом исследований самого психоанализа, наиболее сложного для изучения, начинают появляться данные, что это длительное, более амбициозное лечение в действительности может предоставить важные дополнительные преимущества. Фонаги и др. (1999) собрали и сделали критический обзор пятидесяти пяти исследований результатов психоаналитического лечения. Эти авторы, несмотря на то, что они признают многие методологические ограничения имеющихся данных, в целом на основе доступной информации относятся к психоаналитическим результатам, выражаясь их словами, "осторожно оптимистически". Ключевые текущие открытия (которые подробно описаны в самой работе) состоят в следующем. (1) Интенсивное психоаналитическое лечение в основном более эффективно, чем психоаналитическая психотерапия, причем различие иногда становится явным только через несколько лет после окончания лечения, и это особенно характерно для более тяжелых расстройств. (2) Продолжительное лечение дает лучшие результаты, также как и завершенный анализ. (3) Имеют место исследования, свидетельствующие о том, что психоанализ и психоаналитическая психотерапия более выгодны и, вероятно, более эффективны с точки зрения стоимости, и что психоанализ может привести к сокращению использования других видов лечения и расходов на них, хотя одно исследование говорит об их увеличении. (4) Психоаналитическое лечение улучшает способность к работе, уменьшает симптоматику пограничных расстройств личности и может быть эффективным лечением для тяжелых психосоматических расстройств.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ И ВЫВОДЫ

Я попыталась показать, что рассматриваю когнитивно-поведенческую терапию парадигму как полезную, но менее сложную по сравнению с психоаналитической парадигмой, ограниченную в своей объяснительной силе и с точки зрения изменения, которого можно ожидать от ее терапевтического применения. Ее намного менее интрузивная и пугающая природа делает ее более приемлемой для ряда пациентов. Я также пыталась показать, что "когнитивный" способ работы очень притягателен как для психоаналитика, так и для пациента, и что присущие аналитической позиции напряжение и сложность постоянно находятся на грани декомпозиции или коллапса, результатом чего иногда бывает проведение слабой версии когнитивной терапии. Однако, если пациент и аналитик могут выдержать напряжение психоаналитической работы, они вознаграждаются основанным на личном опыте эмоциональном обучении пациента, которое, скорее всего, будет более глубоким и стойким, чем чисто когнитивное обучение.

Я также говорила о том, что, поскольку психоаналитики и когнитивно-поведенческие терапевты разделяют общее поле исследования, они все больше и больше будут открывать одни и те же клинические явления, что и происходит в действительности, хотя их подход к этим явлениям может фундаментально отличаться. Важно, я думаю, признавать общее стремление к облегчению психических страданий, а также различия, сказывающиеся на том, какие пациенты проходят лечение, каким образом и с какими целями. Очень жаль, что клиницисты этих двух групп в настоящее время часто подталкиваются внешним экономическим давлением к конкуренции друг с другом в общественном секторе, что усугубляет внутреннее соперничество, неизбежное между представителями двух столь сильно отличающихся друг от друга методов лечения.

В избранных эмпирических исследованиях, которые я цитировала, содержатся интересные данные относительно общих терапевтических факторов в краткой психодинамической и когнитивной терапии. В относительно немногих случаях, когда проводились сравнительные исследования когнитивно-поведенческой терапии и краткой психодинамической терапии, было обнаружено, что, в сущности, результаты не отличаются. Это не должно удивлять психоаналитика, поскольку мы не стали бы предсказывать глубокое и продолжительное изменение в структурах внутреннего мира без значимой возможности для проработки. На самом деле, на нас может скорее произвести впечатление и удивить то, что психоаналитическая терапия работает в данных обстоятельствах также хорошо, как и когнитивно-поведенческая терапия. Утверждение, которое я делала ранее в этой статье относительно психоанализа как метода, способствующего глубокому и долговременному изменению, несомненно, требует эмпирического подтверждения, а не простой декларации, и я думаю, мы еще не способны сделать это с уверенностью и в деталях. Однако данные исследований, проделанных за последние десятилетия, начинают подтверждать ожидания аналитиков, что результаты интенсивного и продолжительного психоаналитического лечения более существенны, чем при кратком лечении, какова бы ни была его модальность.

Литература

ARTHUR, A. (2000). The personality and cognitive-epistemological traits of cognitive-behavioural and psychoanalytic psychotherapists. Brit, J. Med. Psychol., 73:243-57.

BAKER, R. (1993). The patient's discovery of the psychoanalyst as a new object. Int. J, Psycho-anal, 74:1223-33.

BARBER, J. P. & CRITS-CRISTOPH, P. (1993). Advances in measures of psychodynamic formulations. J. Consulting & Clin. Psychol, 61: 574-85.

BATEMAN, A. (2000). Integration in psychotherapy: an evolving reality in personality disorder. Brit. J. Psychother., 17:147-56.

BATEMAN, A. & FONAGY, P. (1999). The effectiveness of partial hospitalisation in the treatment of borderline personality disorder - a randomised controlled trial. Amer. J. Psychiat., 156:1563-69.

BECK, A. (1991). Cognitive therapy as the integrative therapy: comments on Alford and Nor-cross. J. Therapy Integration, 1:191-8.

BECK, A. et al. (1979). Cognitive Therapy of Depression. New York: Wiley.

BECK, A. et al. (1990). Cognitive Therapy of Personality Disorders, New York: Guilford.

BREUER, J. & BREUER, S. (1895). Studies on Hysteria. S.E, 2.

BRITTON, R. (1989). The missing link: parental sexuality in the Oedipus complex. In The Oedipus Complex Today: Clinical Implications. London: Karnac, pp. 83-101.

BRITTON, R. (1998). Belief and Imagination. London: Routledge.

CRITS-CRISTOPH, P. (1992). The efficacy of brief dynamic psychotherapy: a meta-analysis. Amer. J. Psychiat., 149:151-8.

DUNN, J. (1995). Intersubjectivity in psychoanalysis: a critical review. Int. J. PsychoanaL, 76:723-38.

ELLIS, A. (1980). Rational-emotive therapy and cognitive behaviour therapy: similarities and differences. Cognitive Therapy and Research, 4: 325-40.

ENRIGHT, S. (1999). Cognitive-behavioural therapy - an overview. CPD Bulln Psychiat., 1: 78-83.

FELDMAN, M. (1993). The dynamics of reassurance. Int. J. PsychoanaL, 74: 275-85.

FONAGY, P. et al. (1999). An open-door review of outcome studies in psychoanalysis. London: International Psychoanalytical Association. Also available at http://www.ipa.org.uk/R-out-come.htm.

GALATZER-LEVY, R. (1995). Discussion: The rewards of research. In Research in Psychoanalysis: Process, Development, Outcome, ed. T. Shapiro and R. Emde. Madison, CT: Int. Univ. Press.

GUNDERSON, J. & GABBARD, G. (1999). Making the case for psychoanalytic therapies. J. Amer. Psychoanal Assn, 47: 679-739.

GUTHRIE, E. et al. (1999). Cost-effectiveness of brief psychodynamic-interpersonal therapy in high utilizers of psychiatric services. Arch. Gen. Psychiat., 56: 519-26.

HAWTON, K. et al. (1989). Cognitive Behaviour Therapy for Psychiatric Problems. New York: Oxford Univ. Press.

HOBSON, P. & PATRICK, M. (1998). Objectivity in psychoanalytic judgements. Brit J. Psychiat., 173:172-7.

JONES, E. & PULOS, S. (1993). Comparing the process in psychodynamic and cognitive-behavioural therapies. J. Consulting & Clin. Psychol, 61: 306-16.

JOSEPH, B. (1985). Transference: the total situation. Int. J. Psychoanal, 66: 447-54.

KELLY, G. (1955). The Psychology of Personal Constructs. New York: Norton.

LIOTTI, G. (1991). Patterns of attachments and the assessment of interpersonal schemata: Understanding and changing difficult patient-therapist relationships in cognitive psychotherapy. J. Cognitive Psychother.: An International Quarterly, 5: 105-14.

LUBORSKY, L. et al. (1986). The advent of objective measures of the transference concept. J. Consulting & Clin, Psychol, 54: 39-47.

LUBORSKY, L. et al. (1999). The efficacy of dynamic versus other psycho therapies: is it true that 'everyone has won and all must have prizes'? - An update. In Psychotherapy: Indications and Outcomes, ed. D. S. Janovsky. Washington, DC: American Psychiatric Press.

MEICHENBAUM, D. (1985). Stress Inoculation Training. New York: Pergamon.

MILTON, J. (2000). Psychoanalysis and the moral high ground. Int. J. Psychoanal, 81: 1101-15.

MONEY-KYRLE, R. (1968). Cognitive development. Int. J. Psychoanal, 49: 691-8.

MOOREY, S. (1991). Cognitive behaviour therapy. Hospital Update. September, 726-32.

MORAN, G. et al. (1991). A controlled study of the psychoanalytic treatment of brittle diabetes. /. Amer. Acad. Child Adolescent Psychiat., 30: 926-35.

PARRY, G. & RICHARDSON, A. (1996). NHS Psychotherapy Services in England: A Review of Strategic Policy. London: Department of Health.

POWER, M. (1991). Cognitive science and behavioural psychotherapy: where behaviour was, there shall cognition be? Behav. Psychother., 19: 20-41.

RENIK, O. (1998). The analyst's subjectivity and the analyst's objectivity. Int. J. Psychoanal, 79: 487-97.

RYLE, A. (1990). Cognitive Analytical Therapy. Chichester: Wiley.

RYLE, A. (1994). Psychoanalysis and cognitive analytic therapy. Brit. J. Psychother., 10:402-4.

RYLE, A. (1995). Psychoanalysis, cognitive-analytic therapy, mind and self. Brit. J. Psychother. ,11: 568-74.

SANDAHL, C. et al. (1998). Time-limited group therapy for moderately alcohol-dependent patients: a randomised controlled trial. Psychother. Research, 8: 361-78.

SANDLER, J. (1976). Countertransference and role-responsiveness. Int. Rev. Psychoanal, 3:43-7.

SCOTT, A. (1993). Response to Anthony Ryle. Brit. J.Psychother., 9:93-5.

WEISHAAR, M. (1993). Aaron T. Beck. London: Sage.

WISER, S. & GOLDFRIED, M. (1996). Verbal interventions in significant psychodynamic-interpersonal and cognitive-behavioural therapy sessions. Psychother. Research, 6: 309-19.

Примечания

*) Перевод выполнен по изданию: International Journal of Psycho-Analysis (2001) 82: 431-447. Статья также была размещена на вебсайте Международного журнала психоанализа - www.ijpa.org .

Более ранняя версия этой статьи была представлена на конференции с тем же названием, организованной Ассоциацией психоаналитической психотерапии в NHS (Национальной службе здоровья) 3 марта 2000 в колледже Святой Анны, Оксфорд.

30 марта 2004 года данная статья была представлена качестве открытой лекции в Харьковском национальном университете им. В. Н. Каразина в рамках программы Международных психоаналитических семинаров, организованной Харьковским национальным университетом и Харьковским областным психоаналитическим обществом при поддержке "Мелани Кляйн Траста" (Лондон).

Перевод И. Пантелеевой

Редакция И.Ю. Романова

Резюме

Тип материала

Библиотека РЭПТ

Кассинов Г. : Рационально-эмоционально-поведенческая терапия как метод лечения эмоциональных расстройств (1995)

romek — Sun, 03 Apr 2022 12:31:39 +0000

Кассинов Г. : Рационально-эмоционально-поведенческая терапия как метод лечения эмоциональных расстройств (1995) romek Sun, 04/03/2022 - 15:31

РАЦИОНАЛЬНО-ЭМОЦИОНАЛЬНО-ПОВЕДЕНЧЕСКАЯ ТЕРАПИЯ КАК МЕТОД ЛЕЧЕНИЯ ЭМОЦИОНАЛЬНЫХ РАССТРОЙСТВ

Г. Кассинов Университет Хофстра, (Нью-Йорк, США)
[Психотерапия: От теории к практике. Материалы I съезда Российской Психотерапевтической Ассоциации. - Спб., изд. Психоневрологического института им. В. М. Бехтерева, 1995. С. 88-98.]

(88:)
Я счастлив, что имею честь быть приглашенным на первый конгресс Российской Психотерапевтической Ассоциации в старейший сибирский город России и получил возможность прочесть лекции по одной из важнейших форм терапии в США. Надеюсь, что ваша ассоциация будет множить свои ряды и в нее войдут все специалисты, оказывающие психотерапевтическую помощь людям, которые в ней нуждаются.

Основные идеи рационально-эмоционально-поведенческой терапии (РЭПТ) были сформулированы А. Ellis [1] в 1956 г. и продолжают развиваться. А. Ellis был признан одним из трех самых выдающихся и влиятельных психотерапевтов в Америке и Канаде. Его идеи оказали огромное влияние на ряд других форм психотерапии. Первоначально психотерапия была нацелена на коррекцию способа мышления пациентов, поэтому этот метод получил название рациональной терапии (РТ). Затем его переименовали в метод рационально-эмоциональной терапии (РЭТ), чтобы сфокусировать внимание психотерапевта на лечении эмоциональных нарушений, вызванных дезадаптивными процессами мышления. В 1993 г. А. Ellis [2] вновь переименовал этот метод, назвав его рационально-эмоционально-поведенческой терапией (РЭПТ), чтобы подчеркнуть, что речь идет о полной и всеобъемлющей форме психотерапевтического вмешательства, использующей самые разные методы (когнитивные, эмоциональные и поведенческие) для решения как эмоциональных, так и поведенческих проблем.

Наиболее фундаментальная идея РЭПТ заключается в том, что человек в отличие от животных - мыслящее существо. Это означает, что у человека существует сильная внутренняя потребность оценивать стимулы, высказывать суждения, относящиеся к ним. Мы не просто реагируем на ситуации, как это делают животные. Поэтому самой лучшей психотерапией будет та, которая адекватна теориям, развиваемым врачами-практиками: эти психотерапевты стараются, как правило, понять природу идей, развиваемых их пациентами.

Человек отличается от животного и тем, что он строит свою реальность и разрабатывает основанные на нашей культуре сценарии (защитные структуры памяти и образцы поведения). Т.е. мы полагаем, что нас отнюдь не окружает жесткая и неизменная объективная реальность, а наша задача лишь в том, чтобы открыть (познать) ее. Так полагали логические позитивисты. Как известно, они выясняли, существуют ли законы взаимосвязи между стимулами и реакциями
(89:)
на них. Используя этот взгляд, эту модель и концепцию мира, такие выдающиеся ученые, как И. П. Павлов, J. Watson, В. Skinner, J. Wolpe и др. внесли весомый вклад в теорию психотерапии и практику лечения. Немало из созданного этими учеными мы воплотили в нашем методе РЭПТ. Однако он шире этих взглядов и включает в себя также принципы конструктивизма, полагающего, что реальность в известной степени создается и изобретается. Конструктивизм, согласно G. Neimeyer, W. Lyddon [3] , часто противопоставляется объективизму (иначе - логическому позитивизму), и наша задача - понять, в чем суть этих различий. Объективисты верят в независимо от нашего сознания существующую абсолютную истину (а именно - неизменную объективную реальность, существующую саму по себе). В отличие от объективистов, конструктивисты полагают, что первичным источником знания является способность человека к творческой, обладающей богатым воображением, мысли (это то, что они называют "воображаемой реальностью"). Объективисты обосновывают правильность нашего сознания тем, что оно отражает объективную реальность. Конструктивисты, напротив, полагают, что все наши знания в своей основе ложны (ошибочны); они определяют ценность того или иного знания по степени его сиюминутной полезности и жизнеспособности. Применяя метод РЭПТ, мы задаемся вопросом, как "воображаемая пациентом реальность" помогает или мешает процессу отражения реальности.

Главное различие между этими двумя подходами состоит в различной гносеологии или теории познания, свойственной этим двум концепциям или моделям мира.

По R. Wessler, так же, как и Дзен-буддизм, конструктивизм стоит на той позиции, что люди конструируют каждый для себя свою частную "реальность", и что объективная реальность не познаваема, если она вообще существует. Рационалисты полагают, что люди более или менее точно воспринимают объективную реальность. Конструктивизм предполагает, что личностное видение реальности не может быть проверено объективными критериями, ибо их просто не существует. Вместо них применим критерий полезности: является ли личностное видение мира полезным для того, чтобы жить в этом мире или нет. Таким образом, позиция конструктивизма имеет сходство с теориями психологии, о которых говорят, что их нельзя оценивать по их истинности или правильности, но исключительно лишь по их полезности в возможности предсказать те или иные явления психики и управлять ими.

В своих работах А. Ellis [ 1 , 4 , 5 ] и другие когнитивисты, такие, как A. Beck [6] , ссылаются на философов-стоиков, в том числе Эпиктета, который сказал: "Вред людям приносят не приходящие с ними события, а их собственные взгляды, оценки и мнения по поводу этих событий". И, наконец, еще одним важным положением методики РЭПТ, отличающим его от, например, психоанализа, является непродолжительность психотерапии этим
(90:)
методом: в то время как психоанализ может проводится годами (зачастую без особой пользы для больного), мы ставим целью ограничить сроки лечения и для большинства наших пациентов они не превышают 20 сеансов психотерапии.

В рамках методики РЭПТ мы признаем, что существует целый спектр проблем, затрагивающих психику человека и самые разные формы психических расстройств. Сюда относятся: эмоциональные нарушения (такие как раздражительность, депрессия, чувство вины и страха); перцептуальные проблемы, которые могут наступить у детей с ограниченными способностями к обучению, а также у больных шизофренией, которым кажется, что телевизор говорит лично с ними; умственная отсталость, когда больной практически не способен чему-либо учиться; поведенческие аномалии, такие как сильные и периодически повторяющиеся компульсивные побуждения; профессиональные и супружеские проблемы и т.п.

Первой целью терапии по методу РЭПТ является преодоление тех проблем из числа эмоциональных расстройств, в случае которых пациенту можно помочь, так же как и при нарушениях адаптации к окружающей жизни, путем выработки самых разных подходов к внешней, не зависящей от больного, реальности. Очевидно, что ряд расстройств психики поддается наилучшим образом медикаментозной терапии (например, при шизофрении), в то время как другие виды расстройств, такие как посттравматический стресс, похоже, удается лечить методами коррекции поведения, такими как имплозивная терапия. Психотерапевт, применяющий РЭПТ, использует все известные ему способы, которые в состоянии улучшить самочувствие пациента. Однако, на самом фундаментальном уровне мы помогаем больным адаптироваться к условиям жизни, обучая их правильному подходу к независящим от них внешним условиям, прививая им умение видеть жизнь в самом благоприятном для их психики свете.

Для большинства наших пациентов основной проблемой, с которой мы должны помочь им справиться, является их склонность к сверхзапросам и сверхтребованиям. Основной тезис метода РЭПТ состоит в том, что больной с нарушениями эмоциональной сферы (следует заметить, что эти нарушения не являются раз и навсегда данными и 100%-ными) всегда требует от окружающих: 1) чтобы все, что бы он ни делал, считали хорошим и чтобы все, что бы он ни пожелал достигнуть, ему удавалось бы; 2) чтобы его любили те люди, от которых он желает получить любовь, требует любви; 3) чтобы другие люди обращались с ним хорошо (то есть честно и по-доброму) и 4) чтобы вся вселенная вращалась вокруг него и чтобы мир, в котором он живет, был удобен для жизни и никогда не причинял никаких огорчений и не был бы источником конфликтов. Когда тот или иной пациент находится в состоянии эмоционального расстройства, он не просто желает всего вышесказанного! Он в тоне, не терпящем возражений, проявляя крайнюю нетерпимость и нетерпеливость, а также догматизм, прямо-таки требует от всех окружающих, чтобы они обеспечили ему достижение желаемых целей.

(91:)
Итак, вырисовывается следующая модель. У нормальных людей есть всевозможные планы, цели и желания. Часто некоторые из этих целей, желаний и планов исполняются, но мы почти никогда не достигаем намеченного. Для нормальных людей в этом нет ничего необычного или трагического: они воспринимают это как норму. Однако, если люди страдают психическими расстройствами (речь идет, в первую очередь, о тех людях, которые являются вашими пациентами), то они не принимают реальности такой, какова она есть. Они, напротив, требуют, чтобы реальность стала иной и что изменение реальности как того требует больной, и есть настоящий рецепт от аффективных расстройств. Нравится нам это или нет, но реальность часто очень сурова. Конечно, реальность бывает разной - в разное время и в разных странах. Известно, как трудно сейчас жить в России. По-моему, в России сейчас жить тяжелее, чем во Франции, но все же не так тяжело, как в Руанде. Но, независимо от того, тяжело жить здесь или легко, у людей, живущих здесь, нет другого выбора, кроме как принять реальность такой, какова она есть. Как только они начинают требовать, чтобы реальность была другой, иной, чем она есть сейчас, у них возникают эмоциональные расстройства.

Если бы люди могли отказаться от предъявления требований, диктатов и ультиматумов окружающим, заменив их пожеланиями, запросами и предпочтениями, то эмоциональные нарушения исчезли бы вовсе!

Мы осваиваем целый ряд правильных моделей нашего поведения при помощи закрепления усвоенных навыков системой поощрений, а также путем моделирования ситуаций, требующих владения соответствующими навыками поведения. Но было бы ошибочно полностью полагаться на психоанализ: не следует думать, что нашим плохим поведением мы обязаны только нашим родителям; совсем плохо вы поступите, если вы убедите ваших пациентов винить их родителей во всех их бедах и в неумении себя правильно вести с окружающими.

Я настаиваю на том, чтобы вы, как психотерапевты, больше внимания стали бы уделять биогенетическим факторам. Похоже, все мы рождаемся с очень сильной тенденцией оставаться "трехлетними детьми" всю нашу жизнь. Это приводит к тому, что мы "автоматически" превращаем наши желания в требования. Кроме того, уделяйте больше внимания принципу "здесь и сейчас". Это значит: если даже родители и виноваты в том, что привили пациенту в детстве плохие модели поведения, спросите его, почему же он, уже зная, что так вести себя - плохо и вредно для самого пациента, все же продолжает по-прежнему так себя вести и сейчас?

Ясно, что нормальный, обычный больной, страдающий неврозом и нарушениями в эмоциональной сфере, это человек, остающийся трехлетним ребенком всю свою жизнь. Он все время ноет и плачет из-за того, что не получил от жизни то, чего он хотел иметь. И, что особенно важно, он упрямо не желает взрослеть. Причем теоретически такой пациент мог бы повзрослеть, если бы захотел, но он сопротивляется этому, как только может. Отчасти это можно объяснить
(92:)
генетикой и биологией, то есть наследственностью больного, но в значительной степени это объясняется тем фактом, что существует немало закрепляющих это поведение факторов в форме сочувствия со стороны окружающих, когда больной ведет себя как трехлетний ребенок в течение всей своей жизни.

Проблема состоит в том, что надо отучить больных от драматизации своих неудач, от проявлений паники и от предъявлений обществу завышенных требований. Как известно, все способы психотерапии пытаются так или иначе справиться с этими проявлениями "диктаторского поведения" больного по отношению к окружающим. Но большинство этих методов носят скорее паллиативный, нежели радикально-излечивающий характер. К сожалению, большинство психотерапевтов "заигрывают" с пациентом. Они все прощают ему. Они понимают, что он - заказчик, и уступают всем требованиям больного. Даже в учебниках по психологии они обосновывают эту линию, доказывая, что больной нуждается в хороших межличностных отношениях, любви, успехе и т.п. На самом деле он в этом не нуждается. Он просто хочет иметь все это. К сожалению, мы часто путаем желания больного с его потребностями и нуждами, а это - не одно и то же.

Итак, психотерапевты часто любят своих пациентов и одобрительно к ним относятся. Самое потрясающее во всех этих методах психотерапии, основанных на близких, почти родственных, отношениях между психотерапевтом и пациентом, состоит в том, что эти методы дают пациентам "прекрасные" образцы экзистенциальной манеры общения. Пациент чувствует себя великолепно: ведь психотерапевт понял его, больного, и стал таким же, как он, трехлетним ребенком, уверенным в том, что больному нужна его любовь и успех. Это наблюдается во всех формах так называемой "поддерживающей психотерапии", в которых пациент показывает, как он нуждается (на самом деле - как он хочет) в поддержке и одобрении, а психотерапевт показывает ему на каждом сеансе, какой он замечательный человек. Однако, более реалистично ориентированные методы лечения стараются приучить пациента к тому, чтобы он добивался одобрения путем достижения реальных успехов в реальном мире. Например, они учат больных (так же, как мы методом РЭПТ) умению утверждать себя в этом мире, прививают им коммерческие и иные навыки и т.п. Конечно, все эти методы носят паллиативный характер. Ведь пациент, пройдя курс психотерапии, может по-прежнему или даже еще сильнее продолжать думать, что ему нужны любовь и успех. Все это - "индульгентные" терапии, они способны дать больным возможность начать чувствовать себя лучше, но отнюдь не стать лучше. Наша методика - РЭПТ - проводит четкое различие между тем и другим: одно дело, когда больной начинает себя чувствовать лучше (это, чаще всего, лишь временно решает его проблемы, отодвигает их на некоторое время) и другое дело - когда больному становится лучше (это носит куда более перманентный, продолжительный характер). Больному стало лучше - это значит, что он перестал верить во всякую
(93:)
чепуху и начал следовать логико-эмпирическому методу восприятия жизни и видеть жизнь такой, какая она есть.

Другим паллиативом является терапия. От нее иногда никакой пользы, один вред, но при правильной организации она может быть очень полезной. Хотелось бы дать следующие советы: никогда не беритесь за решение проблем, стоящих перед вашим пациентом, если он жалуется вам, как он несчастен, как ему не хватает любви, успеха и пр. Попробуйте провести сеанс отвлекающей терапии. Научите больного расслабляться, заниматься йогой, медитировать, выполнять физические упражнения. Они для здоровья не так уж и плохи! Хуже, если вы начнете объяснять вашим пациентам теории психоанализа, над которыми они будут ломать голову 20 лет.

Вы в России только недавно получили доступ к литературе по психоанализу. Эта методика содержит немало вредных способов и подходов, поскольку они, во-первых, не придают значения самоконтролю больного за своим поведением и, во-вторых, приучают больных возлагать всю вину за их беды и проблемы на других (главным образом, на своих родителей). Но, что еще хуже, психоаналитики пытаются заставить своих пациентов вспомнить все свое прошлое, даже очень далекое, до мельчайших подробностей. Так, например, 40-летний больной должен вспомнить, как родители подготавливали его к жизни в обществе, когда ему было еще только пять лет. Все исследования с очевидностью говорят о том, что пациенты не помнят и не могут вспомнить всего, что с ними было в столь раннем возрасте. Поэтому они конструируют эти события по подсказкам психотерапевта. Никакой пользы от такой "информации", конечно, нет. Существуют более конструктивные способы отвлекающей психотерапии. Например, увлечь пациента занятиями в школе (или на курсах) поэзией, наукой, танцами. Это явно лучше, чем ныть и причитать, как ужасен этот мир! Другим паллиативом является мир сверхъестественного. Говорят, что мир, в котором мы живем, отвратителен. Увы, это именно так. Но, придя в церковь, вы можете уверовать в бессмертие души и загробную жизнь. Ныне религия открыта для всех и официально признана в России. Однако у науки все еще нет реальных доказательств "жизни после смерти", независимо от того, что по этому поводу говорят отцы Церкви. Увы, если взглянуть правде в глаза, то перед нами нет ничего, кроме окружающей нас реальности, которая иногда бывает хорошей, но чаще - скверной и бесполезной.

Может ли РЭПТ стать альтернативой различным паллиативам? Первым делом надо отказаться от драматизации ситуации, в которой мы оказались, перестать нагонять ужас на себя и окружающих, перестать жаловаться на жизнь, а также пытаться что-либо диктовать или требовать от других. Надо принять реальность такой, какова она есть. Надо попытаться изменить то, что можно изменить к лучшему, но при этом не пытаться командовать всеми вокруг себя. Надо постараться разобраться в себе и найти истинную причину своего эмоционального расстройства. Помните: живущим вокруг вас людям (это и ваши коллеги по работе, и выборные должностные лица, и просто
(94:)
люди, с которыми вы встречаетесь в магазинах или на улице) абсолютно безразлично, живете вы на свете или умираете! Прекратите ныть. Они никогда и не подумают о вас, ибо каждый из них думает прежде всего о самом себе, но никак не о вас. О вас думает и заботится совсем немного людей (близкие родственники, друзья), но даже они иногда не проявляют к вам должного внимания, порой даже забывают о вас и не делают того, что вам угодно. Такова реальность. Когда больной примет эту реальность, ему станет лучше - намного лучше, чем если бы он почувствовал временное облегчение, наказывая своего ребенка ремнем или выпив стакан вина.

Как же больным научиться принять реальность как данность и вести себя соответственно? Для этого надо прийти на прием психотерапевту, работающему по методу РЭПТ и с его помощью понять, что: I) в этом мире нет никаких ужасов и кошмаров и никто никому ничего не должен; 2) сами по себе те или иные события не могут вызвать эмоциональное расстройство и такие негативные реакции, как раздражение, гнев или депрессию, ибо чудес на свете не бывает, только от вас зависит, выведут ли вас из душевного равновесия такие, например, неприятные факты, как плохая успеваемость вашего ребенка в школе или отсутствие черного хлеба в магазине.

Цели, которые преследует лечение по методу РЭПТ, можно подразделить на основные (первичные) и дополнительные (вторичные). Основные цели известны большинству психотерапевтов. Вторичные цели включают в себя философию поведения, которая, если ее принять, даст больному возможность прожить долгие годы счастливой и эмоционально здоровой жизнью.

Основные (первичные) цели. По окончании курса психотерапии у больного должны быть сведены к минимуму: 1) чувство тревоги, безотчетного страха; 2) чувство раздражения, гнева и враждебности; 3) состояние депрессии; 4) чувство вины. Кроме того, необходимо научить пациента методу самонаблюдения и самооценки; это позволит ему прожить остаток жизни с минимумом негативных эмоций. В отличие от других методов психотерапии наш метод с самого начала предлагает пациентам такой путь решения их эмоционально-поведенческих проблем в будущем, что им не надо будет в дальнейшем вновь обращаться к нашим услугам.

Дополнительные (вторичные) цели. 1) Интерес к самому себе. Эмоционально здоровый человек заботится в первую очередь о самом себе. В отличие от мазохистов-альтруистов, индивид не жертвует собой во имя интересов других людей. Тогда почему же мы внимательны к другим людям? Потому, что, если мы можем наслаждаться свободой от страданий и ограничений, то мы должны создать мир, в котором уважают все права человека. 2) Управление самим собой. Эмоционально здоровый человек берет на себя ответственность за свою жизнь. При этом каждый должен в большинстве случаев самостоятельно, не обращаясь ни к кому за помощью решать свои проблемы. Хотя мы очень часто предпочитаем сотрудничество, мы не нуждаемся в нем на самом деле. 3) Терпимость к чужому мнению. Эмоционально
(95:)
здоровый человек признает за другими право ошибаться. Хотя ему может не нравиться поведение окружающих, а иные выходки могут даже вызвать отвращение, он не должен обвинять или упрекать этих людей. Нормальный человек мирится с тем, что все люди несовершенны; он принимает как должное все неизбежные ошибки, которые мы все совершаем в жизни, не обвиняя людей и не наказывая их бесцельно. 4) Признание изменчивости бытия. Эмоционально здоровый человек признает то, что мы живем в мире неопределенности, вероятности и случайности; уверенными в чем-либо мы можем быть лишь очень редко. Он полагает, что это делает жизнь скорее увлекательной, захватывающе интересной, нежели ужасной. 5) Гибкость эмоционально здорового человека открыта миру и восприимчива к переменам. Он способен воспользоваться благоприятной возможностью или счастливым случаем, как только они представятся. Он терпимо относится к разным людям, вещам и взглядам. 6) Научное мышление. Эмоционально здоровый человек отличается объективным, рациональным и научным мышлением. Он применяет законы логики как к себе, так и к окружающим. Известно, что люди отличаются от животных тем, что умеют думать и даже думать о том, что они умеют думать. Поэтому мы можем контролировать наши эмоции сознанием, мышлением. 7) Вовлеченность в тот или иной вид деятельности. Эмоционально здоровый человек всегда увлечен чем-нибудь вне самого себя. Предпочитает творческую работу или работу с людьми. Эти интересы и увлечения наполняют жизнь смыслом, целью и радостью. 8) Умение рисковать. Эмоционально здоровый человек умеет рисковать. Такой индивид должен рисковать, но не безрассудно. Он всячески стремится преодолеть рутину жизни, найти дело по душе, даже если оно сопряжено с риском. 9) Самопризнание как личности. Эмоционально уравновешенный человек жизнелюбив. Он не дает оценки ни самому себе в целом, ни своим достоинствам, ни своему значению для окружающих, ни своим внешним успехам или достижениям. Он принимает или отвергает только те или иные формы своего поведения, но не себя как личность в целом.

Все методы психотерапии в рамках РЭПТ имеют целью побудить наших пациентов задуматься над своим поведением, обратиться к психотерапевту за советом и, самое главное, отказаться от ошибочных поведенческих моделей и методов самооправдания своих поступков. Хотя мы применяем в нашей психотерапевтической практике множество методов коррекции поведения, таких как поощрение с целью закрепления приобретенных навыков, десенсибилизация, моделирование и т. п., я назову сейчас 7 специфических методов РЭПТ. В основе своей это активные, корректирующие поведение больного, приемы, направленные на развитие семантически точного, адекватного и уверенного вербального и невербального поведения, что, в свою очередь, способствует: а) выживанию, б) жизнерадостности. Как известно, гуманистический подход означает: 1) психологически - изучение личности как единого целого, в отличие от анализа отдельных черт характера и поступков, чтобы помочь пациенту шить счастливой, инициативной,
(96:)
творческой жизнью, обеспечивающей самореализацию личности и 2) в этическом плане он означает установление кодекса правил, по которым следует жить, отличающихся большим интересом к делам и проблемам человека, нежели к неживой природе или к низшим животным или к Богу; это также признание того, что человек есть всего лишь человек (его знания ограничены, ему свойственно ошибаться), но ни в коем случае он не недочеловек и не сверхчеловек! Итак, назовём эти 7 особых приемов РЭПТ и укажем их отличительные особенности; скажем вкратце, как ими пользоваться, чего следует добиваться и чего следует избегать.

1) Побудите ваших пациентов взглянуть на свои протестные заявления и реакции через призму ABC: А обозначает "возбуждающее событие", В - мысли пациента об этом событии, С - его эмоциональная реакция на событие А. Например. Пациент: "Мне отказали в приеме на работу, а это вывело меня из себя и разозлило". Психотерапевт: "На самом деле вас разозлил не отказ как таковой, а то, что вы об этом подумали; вывело вас из себя не событие отказа А., а событие В., происшедшее мысленно, когда вы узнали об отказе. Представьте себе, что вы подали прошение о приеме на работу, которую вам совсем не хочется делать, и вам отказали. Как бы вы чувствовали себя в этом случае?" Мы пробуем вместе с пациентом дать отрицательную оценку коренным иррациональным идеям больного и найти каждой из них рациональную альтернативу. Иррациональное мышление: Это ужасно! Я не могу это вынести! Это решительно должно быть только так, или не должно быть вовсе! Он - плохой человек! Рациональное мышление: Это неприятно. Мне это не нравится. Я хотел бы, чтобы это было иначе. Я не хочу, чтобы было так. Он плохо себя вел; он поступил не так, как надо; он повел себя неправильно.

2) Будьте активно-направляющими при работе с пациентами. Побуждайте их действовать и думать таким образом, чтобы они сами опровергали и осуждали свое поведение. Давайте им домашние задания в форме вопросов, которые заставят больных задуматься о том, правильно ли они себя ведут с окружающими.

3) Будьте вербально активными, особенно на первых сеансах! Недостаточно просто внимательно выслушивать пациента, давая ему выговориться. Не соглашайтесь с неразумными и нелогичными заявлениями ваших пациентов, возражайте им с самого начала лечения! Немедленно приступайте к обучению их новым способам мышления и поведения.

4) Не бойтесь быть дидактичным. Объясняйте вашим пациентам общие причины эмоциональных нарушений, как они развиваются и закрепляются и как их можно исправить. Снабдите их книгами - пособиями по коррекции эмоциональных расстройств и поведения, а также аудиокассетами, чтобы они могли послушать дома ваши советы повторно. Это им поможет на практике вне стен лечебного заведения.

5) Не старайтесь завоевать расположение пациента к вам. Нельзя зависеть от того, расположен он к вам или нет. Наш подход к пациенту отличается тем, что мы просим психотерапевта не быть нарочито
(97:)
ласковым к пациенту с самого начала общения с ним. Наша задача - дать пациенту уверенность в своих силах и способности справиться с расстройствами. Мы предпочитаем демонстрировать им, что они в состоянии справиться со всеми проблемами сами, и им вовсе не требуется, чтобы психотерапевт любил их или одобрял все их поступки. Психотерапевты, работающие по методике РЭПТ, вовсе не являются черствыми, бездушными людьми, отказывающими больным в помощи. Мы просто не поощряем бессмысленную теплоту отношений между психотерапевтом и пациентом, которая не приносит больному никакой пользы. Мы всегда прямо отвечаем на разного рода личные вопросы, которые пациент может нам задать. Мы не уклоняемся от прямого объяснения попыток больного вызвать расположение психотерапевта к себе.

6) Будьте философами в общении с пациентами. Мы должны быть не только психологами в подходе к пациентам и в общении с ними; мы должны учить их не только психологической динамике, но также и философии РЭПТ, говорящей о том, что каждому человеку необходимо призвать себя как личность уже потому, что мы живем! Мы учим людей оценивать свое поведение и поведение других людей. Но мы учим их также не давать общих оценок ни себе, ни другим в целом, как личности, так как личность как целое не поддается однозначной оценке. У всех людей есть хорошие и плохие стороны. Мы ставим перед собой цель дать оценку тем или иным формам поведения, изменить к лучшему те из них, которые еще можно изменить и принять как данность те, которые изменить нельзя. При этом надо помнить: нельзя изменить личность, изменить можно только поведение личности, например, убедить человека отказаться от вредной привычки. И, наконец, мы не согласны с тем, что принятие самого себя как личности, самопризнание и самооценка - все это зависит якобы от Бога, успеха, достижений, популярности, внимания к другим людям. Мы убеждаем людей не соглашаться с такой концепцией самопризнания и самооценки.

7) Научите больных давать три адекватных самооценки своего поведения. Во-первых, невротическое поведение имеет первопричины. Об этом твердят специалисты по психоанализу. Но психотерапевты, использующие методику РЭПТ, думают иначе. Мы просто согласны с тем, что плохие формы поведения были усвоены в прежнее время, например, в раннем возрасте. Во-вторых, помогите больному осознать и понять истинные причины его психологического расстройства, а главное - он должен понять, что основная причина всех его расстройств состоит в том, что он все еще находится в состоянии самовнушения теми взглядами и привычками, формирование которых началось в далеком прошлом. В-третьих, помогите ему осознать, что нет другого пути улучшения его самочувствия, кроме наблюдения за своим поведением, анализа допущенных ошибок, консультаций у психотерапевта, соревнования с другими людьми и изменения хода мыслей и поведения при помощи как вербального, так и невербального активного отказа от прежнего образа жизни и поведения.

(98:)
В заключение следует сказать, что РЭПТ - это активная, направляющая и корригирующая поведение больного форма психотерапии, имеющая особые методы и приемы для достижения хорошо продуманных целей. Она основана на философии логического позитивизма и конструктивизма и включает в себя методы обучения пациентов правильным формам поведения в обществе. Эта методика доказала свою эффективность, что нашло подтверждение как во многих научных трудах в этой области, так и в успешном применении этой методики на тысячах пациентов, страдавших самыми разными эмоциональными нарушениями и обращавшихся к нам по поводу самых различных проблем клинической психиатрии. Я надеюсь, что наша методика - РЭПТ - получит дальнейшее развитие здесь, в России, что позволит вашим гражданам, страдающим разного рода эмоциональными нарушениями в связи трудностями, переживаемыми сейчас вашей страной, испытать на себе благотворное воздействие этого метода с минимумом эмоционального дискомфорта; эта психотерапия позволит пациентам освободиться от неприятных для них самих и для окружающих эмоциональных состояний гнева, раздражения, депрессии и др. и продолжать с пользой для общества упорно трудиться для того, чтобы производить все необходимое для жителей России. Разрешите вновь поздравить вас с образованием вашей Ассоциации. Надеюсь, что наши исследования будут вам полезны, и на сотрудничество в будущем.

ЛИТЕРАТУРА

[1] Е l l i s А. Е. Reason and emotion in psychotherapy. New York, 1962.
[2] Е l l i s А. Е. Reason and emotion in psychotherapy. Revised and updated. New York, 1994.
[3] N е i m е у е г G. ., L у d d о n W. J. Constructivist рsусhоthегару: Principles into practice. Journal of Cognitive Рsусhоthегару, 7 (3), 1993, 183-194 .
[4] E l l i s А., D г у d е n W. The practice of Rational-Emotive Therapy. New York, Springer, 1987.
[5] E l l i s А. Е., D i G i u s е р р е R. Are inappropriate от dysfunctional feelings in Rational-Emotive Therapy qualitative or quantitative? Cognitive Therapy and Research, 1994, 17, р. 471-477 .
[6] В е с k А. Т. Cognitive therapy and the emotional disorders// International Universities Press, New York, 1976.

Резюме

Г. Кассинов Рационально-эмоционально-поведенческая терапия как метод лечения эмоциональных расстройств (1995) // Психотерапия: От теории к практике. Материалы I съезда Российской Психотерапевтической Ассоциации. - Спб., изд. Пс

Тип материала

Библиотека РЭПТ

Библиотека РЭПТ

Эллис А., Ландж А. Не давите мне на психику! (1997). Полный текст

Эллис А. Изменение Рационально-эмоциональной терапии (RET) на Рационально-эмоционально-поведенческую терапию (REBT) (1995). Полный текст.

Литература

Ромек Е. Клиентцентрированный подход и рационально эмоциональная поведенческая терапия (если бы на стуле К. Роджерса сидел А. Эллис…) (2012). Полный текст.

«Маленькая непослушная девочка».

Литература.

Ромек Е.: Наслаждение культурой и культура наслаждения (Античные корни психотерапии) (2003). Полный текст.

* * *

* * *

* * *

* * *

Эллис А.: Интеллектуальный фашизм (1970)

Ромек Е. Что может дать философия психотерапевту? (Неокантианцы, «принцип дополнительности» Н. Бора и античные «практики себя») (2011)

«Физика, бойся метафизики!»

Философия на баррикадах

Постскриптум (античные корни психотерапии).

Ссылки по тексту

Эллис А. Концепция самооценки. (1998)

Холмогорова А., Гаранян Н.: Эмоциональные расстройства и современная культура (1999)

А.Холмогорова, Н.Гаранян: ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ РАССТРОЙСТВА И СОВРЕМЕННАЯ КУЛЬТУРА

на примере соматоформных, депрессивных и тревожных расстройств

ЭМОЦИИ И ПСИХОТЕРАПИЯ

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ В ЭПИДЕМИОЛОГИЧЕСКИХ ТЕНДЕНЦИЯХ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

РАННИЕ ДЕТСКИЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ ИЛИ КУЛЬТУРНЫЙ КОНТЕКСТ?

МЕЖКУЛЬТУРНЫЕ РАЗЛИЧИЯ И ДЕПРЕССИЯ

ДВЕ ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ В ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ ЖИЗНИ СОВРЕМЕННОГО ЧЕЛОВЕКА

ЭМОЦИИ И ПОЛОРОЛЕВЫЕ ПОВЕДЕНЧЕСКИЕ СТЕРЕОТИПЫ

Милтон Дж. : Психоанализ и когнитивно-поведенческая терапия - конкурирующие парадигмы или общая почва?

Введение

СРАВНЕНИЕ ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ И КОГНИТИВНО-ПОВЕДЕНЧЕСКОЙ ТЕРАПИИ

История отделения от психоанализа

Когнитивно-поведенческая парадигма

Сравнение с психоаналитической парадигмой

М-р А

Сравнение способов обучения в психоаналитической и когнитивно-поведенческой парадигмах

"ИНТЕГРАЦИЯ" ПСИХОАНАЛИЗА И КОГНИТИВНЫХ ТЕРАПИЙ

ПОВТОРНОЕ ОТКРЫТИЕ ПЕРЕНОСА И СОПРОТИВЛЕНИЯ В КОГНИТВНО-ПОВЕДЕНЧЕСКОЙ ТЕРАПИИ

ЭМПИРИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ, СРАВНИВАЮЩИЕ ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКУЮ И КОГНИТИВНУЮ ТЕРАПИЮ

ЗАКЛЮЧЕНИЕ И ВЫВОДЫ

Литература

Примечания

Кассинов Г. : Рационально-эмоционально-поведенческая терапия как метод лечения эмоциональных расстройств (1995)

РАЦИОНАЛЬНО-ЭМОЦИОНАЛЬНО-ПОВЕДЕНЧЕСКАЯ ТЕРАПИЯ КАК МЕТОД ЛЕЧЕНИЯ ЭМОЦИОНАЛЬНЫХ РАССТРОЙСТВ

ЛИТЕРАТУРА

на примере соматоформных, депрессивных
и тревожных расстройств

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ
В ЭПИДЕМИОЛОГИЧЕСКИХ ТЕНДЕНЦИЯХ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

ДВЕ ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ
В ЭМОЦИОНАЛЬНОЙ ЖИЗНИ СОВРЕМЕННОГО ЧЕЛОВЕКА